Жизнь и приключения вдовы вампира
Шрифт:
– Ох, ах!
– Схватилась за голову матушка Егора Петровича. А сторож, даже пироги кушать перестал, через стол перегнулся, глаза округлил, и продолжил:
– Известное дело, батюшка, не поверил. И велел пьянку прекратить, а то вон до чего допились! А мужики крестятся и утверждают, что среди восставших покойников главарём Кузьма Федотыч в своём красном бархатном халате. Сам с лица чёрен и халат местами истлел до того, что тело изъязвлённое просвечивает. Оно и понятно, сколь годков в земле возлежал, попортился чуток.
– Ну и?
– Ну и отобрал вампир проклятый водку-то у мужиков, да ещё пригрозил, чтоб околоточному жаловаться
Сна у Егора Петровича как не бывало.
– Мужики-то те где?
– спросил как бы нехотя, вроде как для интереса.
– Так по домам все тверезые и разошлись. А уходя, добавили, что могила Кузьмы Федотыча разрыта, мол, своими глазами видели. Так что, пойду я, матушка, домой, пока не стемнело. А то как-то на душе муторно. Кто его знает, вдруг опять по городу шастать начнёт?
Этого только не хватало Егору Петровичу! С одной стороны, он-то знал, что за злостный вампир по городку раскатывал, а с другой - прекрасно помнил тот ужас, когда покойный Кузьма Федотыч ночью пожаловал, и пояс от своего халата ему в карман кафтана сунул. И так и этак прикидывал Егор Петрович, получалось, что сам он дел натворил, конечно, но и есть нечто такое, что объяснить он не в силах. Так или иначе, а на кладбище утречком идти придётся. А там уж видно будет, что и как.
Улёгся Егор Петрович в свою кровать, а взор в ночном сумраке вперился в то место на стене, откуда прошлый раз Кузьма Федотыч появился, только прикроет глаза, они будто сами собой открываются и опять смотрят туда же. И сон ни в какую не идёт. Состояние такое будто ждёт чего-то. Вот и за полночь перевалило, а всё тихо, мирно. Он было успокаиваться начал. И тут слышит смешок, отвёл взгляд в сторону, а там в кресле сидит Кузьма Федотыч и посмеивается. От лампадки свет как раз на него падает. И видно все так отчётливо, что даже чёрное тело через дыры на истлевшем халате просматривается. А на голове кожа сморщилась и клочьями в некоторых местах отошла. А тут ещё запах сырой земли и ещё чего-то незнакомого, но отвратительного до того, что Егора Петровича чуть в кровати ни стошнило.
– Чего рожу-то воротишь? Не нравлюсь? А уж мне-то как не нравится в таком виде обретаться!
– Так я тут причём?
– сам не свой от страха, попытался осенить себя крестом Егор Петрович. Кузьму Федотыча передёрнуло:
– Прекрати сей момент, - и злоба так исказила это ужасное подобие лица, что Егор Петрович замер, натянув одеяло до подбородка.
– Ты-то? Ты-то причём? Назвался груздём - полезай в кузов. Взялся моё воплощение в земной жизни представлять - изволь исполнять. Сам ввязался, никто не заставлял. Не ты ли в опочивальню к моей вдове влез в ту ночь, когда я заживо похороненный тяжкую муку терпел? Ни ты ли кол в моё мёртвое тело вбивал? Так что не открестишься, не отмолишься. Ладно, будет время тратить. Ещё немного и петухи запоют. Так что по делу говорить буду, а ты слушай, и не вздумай ослушаться.
– Кузьма Федотыч, смердишь ты уж больно сильно. Невмоготу мне, - едва подавляя рвоту, выговорил Егор Петрович.
– Тут уж ничего поделать не могу, дела мои земные так пахнут, - и опять усмехнулся.
– Ты тоже не лучше смердеть будешь.
– Не хочу ... Я кроме как в тот раз в окно влез, более-то ни в чём и не грешен!
– Не грешен? А кто в моём обличии в повозке раскатывал? А кто честную Катерину корысти ради обманул? А помнишь, как в баньке уговаривал мою вдову согрешить с тобой и выдать твоего
– Так ничего же не вышло. А в мыслях и не считается вовсе, - пытался оправдаться бывший пимокат.
– Это ежели сам отказался. А тебе по сусалам дали.
– А с Катериной у нас всё полюбовно. Я жениться очень даже желаю.
– Была бы она бедной крестьянкой, а не внебрачной дочерью городского головы, тоже бы желал?
– хохотнул синими губами Кузьма Федотыч.
– Тот ещё греховодник!
– И откуда это вам всё известно, что грешно, а что и не считается?
– С Богом разговаривал.
– И что он сказал, - округлил глаза Егор Петрович.
– А не хочет он со мной говорить.
– И криво усмехнулся, оскалив пожелтевшие зубы.
– Но расстаться со мной ты можешь.
– С превеликой радостью...
– и бывший пимокат сам испугался своих слов.
– Что же мне делать в таком разе предстоит?
– Дать обед бедности и блюсти его всю жизнь. Взять мне с тебя будет нечего, и значит, приходить не зачем.
– И на удивление грустно закончил: - Зато на беседу к Богу попадёшь. И вид такой, как у меня тебя не коснётся.
– У- у-у...
– заскулил Егор Петрович. Воняет, оно конечно, воняет, но кого хошь после смерти через долгое время из могилы подыми, тоже благоухать не будут. А при жизни опять считать каждую копейку, да ещё и от Катерины отказаться! Нет уж! И тут поймал себя на мысли, что беседует с Кузьмой Федотычем как с живым и ничуть не смущается его внешним видом.
– Охо-хо! За деньги людишки ещё не такое терпели. Слушай, - хлопнул себя Кузьма Федотыч по коленке, а она возьми и отвались.
– Тьфу, ты!
– поднял, пристроил на прежнее место, прикрыл грязной полой халата.
– Значит так, во-первых, кладбищенских жителей помой, накорми и в ночлежку пристрой.
– Обещал я тому, что в мой халат вырядился.
– Так вроде на вас надет халат-то...
– Я вообще-то мёртв. Нет меня тут, и значит, халата нет.
– А...а...а... как же, - высунул палец из под одеяла бывший пимокат и ткнул в сторону Кузьмы Федотыча.
– А вот так.
– И исчез из кресла.
Ранним утром, ещё только-только пташки запели, а матушка печь растопить не успела, шагал Егор Петрович вдоль кладбищенской ограды. Вдруг, глядь, из старых венков и высохших веток шалаш у входа. Постоял немного Егор Петрович, кашлянул для острастки. Слышит, в шалаше кто-то завозился. А немного погодя вылезли оттуда три грязных, ещё толком не проспавшихся с вечерней попойки, забулдыги. Обмороженные ещё в прошлую зиму ноги, покрыты язвами. Лица грязные, в коростах. Волоса слиплись и не понять пеплом или вшами покрыты. А на одном и в самом деле, халат Кузьмы Федотыча. Истлел в земле, в дыры черное изъязвленное тело виднеется. И прямо к Егору Петровичу с распростёртыми объятиями прёт:
– Сон-то, мужики, в руку! Вижу этой ночью, покойничек один сидит на краю своей могилки и манит меня пальцем. Подхожу, а у него вся грудь в крови, но улыбается так-то ласково: "Ты, - говорит, - будь на кладбище, сюда человек придёт и будет тебя искать. Как найдет, то помоет, покормит и на зиму в ночлежку устроит. А пока спи, и до утра не просыпайся".
Тут я спрашиваю, вот чудо-то, безмолвно:
– Как же он меня узнает? А покойничек отвечает:
– По халату, что ты на моей могилке без спросу взял, да свои язвы прикрыл которым.