Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
Наш скорбный труд не пропадет:
Из искры возгорится пламя.
Поэтому наша газета и называется - "Искра". Вот она. Он оглянулся, вынул из пиджачного кармана чтото, похожее больше на тоненькую книжечку, чем на газету, и положил на стол. Все наклонились и принялись рассматривать. Печать была мелкая, и только одно слово крупное: "ИСКРА".
– Сейчас мы ее прочитаем. Слушайте, на ус мотайте да на дверь поглядывайте.
Он читал и объяснял. Прочтет немножко, объяснит и опять читает. А чаще сами рабочие останавливали его.
Особенно один, похожий на цыгана - с черными глазами и черньши усами. Он все спрашивал: "А это ж почему? А это ж как понимать?"
Хотя Кувалдин все объяснял, а некоторые места читал по два и три раза, я по-прежнему ничего не понимал. Да, наверно, и Витя понимал плохо и только делал вид, будто заранее знает, что скажет Кувалдин.
Иногда приходил инженер Коршунов и приводил с собой двух или трех приятелей, таких же бородатых, как и он сам. Тогда в "том" зале начинался спор. Инженер стучал костяшками пальцев по столу и сердито говорил:
– Одна бомбочка, брошенная в подлеца директора, осветила б народу умы в сто раз лучше, чем все эти ваши шествия с красными флагами.
А Кувалдин отвечал:
– Вы тащите на свет божий старую ветошь. Вы ни чему не научились.
И опять я не понимал: как мог Коршунов ничему не научиться, если отец говорил, что инженер - человек ученый? Теперь Коршунов заведовал гвоздильным заводом, и хоть сам говорил, что это не завод, а балалайка, отец стал его еще больше уважать.
Поспорив, инженер с грохотом отбрасывал ногой табуретку и уходил. За ним шли его бородатые приятели.
Кувалдин говорил:
– Болотные люди. Только зря с ними время тратишь.
– И опять вытаскивал свою книжечку-газету.
Когда в чайную приходил бродяга или кто другой, рабочие, которые чаевничали в "этом" зале, приглашали такого человека за свой стол, чтоб не допустить в "тот" зал. А если появлялась дамапатронесса или заглядывал околоточный, то рабочий, сидевший ближе к двери другого зала, говорил: "Майна!" - и маленькая газета исчезала, как по волшебству. Вместо нее Кувалдин раскрывал книжку "Как верная жена умерла на гробе своего мужа". Околоточный послушает и уйдет, дама-патронесса повертится, покрутится и уедет.
БЕГСТВО
Все случилось как-то сразу. Когда я потом, спустя годы, вспоминал об этом, мне делалось и страшно, и горько, и смешно.
С некоторых пор к нам по вечерам стал заходить новый босяк.
Прежде чем открыть в чайную дверь, он долго смотрел в окна и почесывался. А войдя, вздыхал, жался и сторонкой, сторонкой пробирался в "тот" зал. Но до "того" зала он редко добирался: его перехватывали рабочие в "этом" зале и угощали. Щеки и подбородок босяка были в серой щетине, а глаза маленькие, мутные, без ресниц.
Однажды, когда босяк сидел с рабочими и прихлебывал из блюдца чай, дверь с визгом распахнулась, н вошли трое здоровенных усатых мужчин. Стуча сапогами о каменные плиты пола, они быстро прошли в "тот" зал.
Босяк засеменил к Петру и медовым голосом сказал:
– Стань, милый человек, к двери и никого не выпущай.
– Это что за номер?
– уставился на него Петр.
Голос у босяка сразу изменился.
– А ты делай, что приказывает надлежащее начальство! прошипел он Петру в лицо.
От такой неожиданной перемены Петр опешил и стал у двери.
В "том" зале зашумели, закричали, затарахтели табуретками.
Вслед за тем оттуда выбежал Кувалдин и бросился к двери. Усатые кинулись за ним, но рабочие повисли у них на плечах и не пускали. Увидя, что у дверей стоит Петр, Кувалдин повернул в сторону, к окну, и рванул шпингалет. Короткой заминки оказалось достаточно, чтобы усатые вцепились в Кувалдина. Петр взревел и бросился на усатых. Те направили на него револьверы.
Когда Кувалдина увели, Петр ударил себя кулаком по голове и застонал. Некоторое время он неподвижно сидел на табуретке, потом встал и медленно пошел из чайной.
Вернулся он только на другой день, сильно пьяный.
Сжимал ладонями виски и все повторял:
– Подлец я, подлец!.. Нету мне прощения!..
Отец его не слушал: он ходил из зала в нашу комнату, из комнаты в зал и шептал:
– Теперь меня выгонят... Теперь уж наверняка выгонят...
Весть о том, что Петр запил, облетела всех дам-патронесс. Они съехались в чайную, столпились около Петра и принялись его уговаривать:
– Петр, голубчик, ну что же ты расстраиваешься! Возьми себя в руки, успокойся!
Толстенная мадам Медведева сладко заговорила:
– Не надо, милый, не надо. Ведь ничего не случилось. Ну, арестовали беглого каторжника, так это ж был социалист, он против царя и бога шел. Ну, хочешь, будешь у меня кучером работать. Да что кучером! Я тебя старшим приказчиком в гастрономическом магазине сделаю!
Петр оглядывал дам безумными глазами. Вдруг лицо его исказилось. С выражением отвращения он взял со стола мокрую тряпку, которой я стирал с клеенок присохшие крошки, и мазнул купчиху по лицу от лба до третьего подбородка. Дамы бросились врассыпную.
А Медведева до того обалдела, что стояла и шлепала губами.
Дамы сначала перепугались, а потом начали хихикать. Босяки заржали. Я тоже засмеялся. Медведева опомнилась, да как закричит:
– В полицию! В полицию его, подлеца!.. А ты чего смеешься, щенок паршивый?!
– накинулась она на меня.
– Всех разгоню! Чтоб духу тут вашего не было!..
Отец схватился за голову. Я от страха вылетел на улицу и побежал куда глаза глядят.
Бежал, бежал, бежал, пока не оказался перед Зойкиной будкой.