Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
Однажды адвокат взобрался на стол и оттуда принялся кричать, грозя кулаком: "Ужас и отвращение к тебе питает наша общая мать-родина, давно уже свыклась она с мыслью, что ты только и мечтаешь о ее гибели!.. Ни одного преступления не было совершено без твоего участия; ни одного гнусного злодеяния не обошлось без тебя..." Околоточный надзиратель Гришин, который это слышал, повел его в участок. Но к вечеру адвокат опять появился у нас и, хохоча, сказал:
– Ну не идиот? Я читал речь Цицерона против Катилины, а он, невежда, решил, что я о
Я подошел к нему и тихо спросил:
– А стражников тоже подкупить можно?
– Каких стражников?
– Он недоуменно посмотрел на меня.
– А тех, которые стерегут каторжников.
– Ха! Они говорят с человеком, а сами на руку ему смотрят.
Вот об этих словах адвоката я и вспомнил, когда зашел к Алехе купить тетрадку, а он спросил меня, хочу ли я разбогатеть.
Раньше Алеха носил по базару корзину с книжками, календарями, открытками, перочинными ножами. Тогда он был худой и звали его просто Алешка.
Потом он выстроил деревянную лавку, завел большую книжную торговлю, растолстел, и его стали звать "Алеха Пузатый". Богатеть я не собирался. Зачем мне богатеть?
Но добыть денег, чтоб подкупить стражников, - вот о чем я теперь мечтал.
– А как?
– спросил я Алеху.
– Как разбогатеть?
– Да так же, как и я богател. Будешь от меня получать картинки и продавать в привозе мужикам. Я с тебя - четыре копейки, а ты с мужика - пятак. На меня уже много пацанов работает. Кто календари носит, кто конверты с почтовой бумагой, кто карандаши. А ты будешь картинки. Поторгуешь так года три - и тоже в купцы выйдешь.
– А зачем мужикам картинки? Что они, маленькие?
– Зачем! На стенку прибить! Мужики любят картинки. Особенно генералов. Об этом еще господин Некрасов в своем полном собрании сочинений писал. Вот, послушай.
– Он полистал, слюнявя пальцы, потрепанную книжку и стал читать:
– А генералов надобно?
Спросил их купчик-выжига
"И генералов дай!
Да только ты по совести,
Чтоб были настоящие
Потолще, погрозней...
Давай больших, осанистых,
Грудь с гору, глаз навыкате,
Да чтобы больше звезд!"
Понял? Вот я тебе таких и дам сотню. Продашь - целковый заработаешь. А там еще подкину.
– Значит, это я и буду купцом-выжигой?
– Ну да! А иначе как же в нашем деле? Вона! Будешь мямлить да стыдливость распускать - тебя другой обскачет. В коммерции, как на войне: либо сам убьешь, либо тебя убьют.
За тетрадку он денег не взял и даже подарил мне потрепанную книжку - ту самую "Королеву Марго", из-за которой Витька остался на второй год.
– Так как? Пойдешь ко мне в компанию?
Я сказал, что отвечу завтра.
И думал целый день. Сделаться купцом да еще выжигой мне совсем не хотелось. Купцов я не любил. Одна Медведева
Но мысль о Петре не давала мне покоя. Собрать рублей хоть сто, а там можно и на розыски пуститься.
Не знаю, что бы я решил в конце концов, если б к нам не зашел один человек.
Вечером я приготовил уроки, пришел из нашей комнаты в зал чайной и остановился, удивленный: вся наша семья - отец, мама, Маша и Витя - разместилась за столом и внимательно слушала, что рассказывал какой-то незнакомый мне мужчина. Лицо у человека было изможденное, а карие блестящие глаза смотрели так, будто им было больно. Отец спросил:
– А на чем же там ездят?
– На оленях, только на оленях, - ответил мужчина. Олень там все: он и мясо дает, и шкуру для одежды, и заместо коня служит. Без оленя там человеку гроб.
Заметив меня, отец сказал:
– Вот и самый младший. Послушай, Митя, что рассказывает гость: он нашего Петра видел и даже поклон привез от него.
Я от радости онемел. Мужчина перевел на меня свои страдальческие глаза.
– Да-да, - кивнул он, - всему семейству поклон, а тебе в особенности. Так и сказал: "Особенно самому младшему. Мы с ним по крымской земле скитались, горе мыкали".
– Он в Якутии, - объяснил отец.
– Это далеко отсюда, в Сибири.
Придя в себя, я сказал:
– А я... А мне... можно туда поехать?
Мужчина засмеялся, но глаза его по-прежнему выражали боль.
– Кто ж, милый, туда по доброй воле едет! Не туда, а оттуда норовит всяк сбежать. Алексей, или, как вы его тут звали, Петр, на что человек-богатырь, а и то занедужил там... Правда, его таки крепко побили. За побеги били. Изловят, привезут обратно, ну и бьют. Да он все равно сбежит. Иные неволю покорно переносят, а он не свыкается. Или сбежит, или руки на себя наложит. Такой он.
По щекам моим покатились слезы. Мама прижала меня к себе и ладонью стала отирать их. Я ожидал, что Витька скажет: "Ну вот! Плакса!" - но на этот раз даже он не подразнил меня, а сидел и молча смотрел на уголок стола.
Мужчина был местный. Десять лет назад он служил сторожем при лабазе у купца Ковалькова, долго терпел издевательства всегда пьяного хозяина, но однажды терпение у него лопнуло, и он в отместку за побои и брань поджег лабаз. Теперь он вернулся из ссылки и ищет работу. Отец сказал, что возьмет его в половые, если у нас освободится место. Все-таки отец у нас отзывчивый.
Когда человек ушел, я уж больше не раздумывал, торговать или не торговать картинками, идти или не идти в купцы-выжиги: пока я буду раздумывать, Петра там до смерти забьют.
Заснул я не скоро. Мне все представлялось, что мы с Петром мчимся на узких длинных санях по бескрайнему снежному полю. За нами погоня, но олени будто чуют, какого человека они везут, и не бегут, а летят над белой пеленой. Вдруг из-за бугра выскакивают стражники в валенках, в желтых полушубках, с винтовками наперевес.