Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
Так отец стал говорить теперь, а раньше, когда война только началась, он тоже говорил, что мы япошек шапками закидаем.
После того как мы всей семьей убрали чайную, я пошел в нашу комнату, за деревянную перегородку, и сел готовить уроки. Вдруг слышу шаги и голос отца:
– Пожалуйте, патер Анастасэ, пожалуйте!
Я незаметно выглянул из-за перегородки: в комнату входили отец и черный батюшка. "Что ему надо от нас, этому греческому монаху?
– с тревогой подумал я.
– Тогда он зашел будто за компанию с нашим батюшкой, а теперь вот и сам явился".
–
– говорил отец почтительно, но по лицу его все-таки было видно, что он тоже недоумевает и тревожится.
Под черным заскрипел стул.
– Очэнь спасибо, кириэ * Мимоходенко, очзнь спасибо, кивнул он своей тяжелой головой в черном клобуке.
– У менэ к вам дело. Я хочу, чтобы вы, кириэ Мимоходенко, кала эдулепса... Как это по-русскому?... Хоросо заработали.
* Господин (греческ.).
– Заработал?
– с удивлением, но и с интересом спросил отец.
– Это как же, батюшка?
– Это так: вас паликари... как эта по-русскому? Вас мальчик очень хоросий голос имеет... Наси греки очень любят, когда хоросий голос молитвы поет... Наси греки усо дадут, чтоб слусать хоросий голос в своей церкви...
– Э, нет, батюшка!
– решительно сказал отец.
– Он даже в русской церкви больше не будет петь. У него и без того горло болит. Да и как он может в греческой церкви петь, если у вас богослужение совершается на греческом языке!
– Это ничиво: мы ему сделаем гоголе-моголе, мы ему хоросаго доктора привезем. А греческие слова он скоро поймет. Что тут трудного? По васому русскому будет так: верую во единого бога. А по насому греческому будет так: пистево сена феон. Что тут трудного?
– Нет, нет, батюшка!
– хмурясь, отвечал отец.
– Он не имеет никакого пристрастия к духовным занятиям. Он у нас по светской линии пойдет.
Но чем решительнее отец возражал, тем настойчивей его убеждал черный. Отец говорил, что у меня экзамены на носу и мне сейчас не до греческого языка. Черный отвечал, что меня греческие монахи научат "Символу веры" по-гречески в один момент. "Он слабенький, - стоял на своем отец, - ему нельзя перегружаться".
– "Ничиво, ничиво, - успокаивал отца черный, - пусть приходит в наш монастырь обедать - через десять дней он будет толстый и сильный".
Отец умолк. Долго молчал, потом совсем другим голосом сказал:
– Да, хорошо попитаться ему следовало б. Какая у нас пища! Постный борщ да селедка. А он у нас в детстве кровью сошел. Совсем заморышем растет... Но петь в церкви он все равно не захочет. Из русской сбежал, а в греческую его и калачом не заманишь. Вместо церкви будет бог знает где бродить... Он такой...
– У нас, кириэ Мимоходенко, усо есть: масло есть, сардины есть, оливки есть, апельсины есть, инжир есть.
Может быть, черный еще долго перечислял бы, что у него есть в монастыре, но тут распахнулась дверь, и на пороге показался наш рыжий батюшка.
– А-а, - протянул он ехидно, - так это вы, патер Анастасэ! А я думал, чей это медоточивый голос, кто тут соблазняет оливками да инжиром господина Мимоходенко подобно змию, соблазнявшему в эдеме легковерную
Монах поднялся со стула и замахал широкими рукавами рясы, как черными крыльями.
– Не усо вам, не усо вам, патер Евстафий! Вы сами, патер Евстафий, меня обманули. Вы говорили, патер Евстафий, что мальчика будем делить пополам: половина царю Константину, половина архангелу Михаилу. А вы взяли архангелу Михаилу усо мальчик, усо!.. Нехоросо так, патер Евстафий, нехоросо!.. Асхима, асхима!.. *
– А долги не платить по четыре месяца - это "хоросо", патер Анастасэ?
– сощурясь, прошептал наш батюшка.
– Какие долги, патер Евстафий, какие?..
– тоже перешел на шепот черный.
– Забыли? А чье каре наскочило на мой покер?
– Патер Евстафий, так это был чистый блеф! Никакой покер у вас не был! Вы даже не показали карты, вы сунули карты под карты!..
– Что-о?.. Карты под карты?!. Так я кто же, по-вашему, шулер?
– Сига **.
– Черный показал глазами на моего отна и уже громко сказал: - Я, патер Евстафий, очень вас уважаю. Просу вас ко мне в келию. Мы усо, усо - как это по-русскому?
– миром уладим... Кириэ Мимоходенко, - повернулся он к отцу, вы согласны посылать вас паликари... вас мальчик в нас монастырь?
– Видите ли, отец Анастасэ, - развел отец руками, - я, может, и согласился бы - как-никак, мальчику не вредно поправиться на хороших харчах, - но надобно и его согласием заручиться...
– Орео!
– воскликнул черный.
– Орео, кириэ Мимоходеяко! Прислить сюда вас мальчик, я буду говорить с ним.
Тогда я вышел из-за перегородки и сказал:
* Плохо (греческ.).
** Тише (греческ.).
– Папа, я согласен. Я все слышал. Я согласен.
– Ты согласен?
– в удивлении отступил отец.
– Согласен?
– Да, - твердо повторил я, - согласен. Я буду каждый день заходить в монастырь... обедать и учиться петь по-гречески.
Черный хлопнул в ладоши:
– Орео!.. Орео, поликари!.. Орео!..
МОЛОТОЧЕК
У отца был деревянный ящик, в котором он держал разные инструменты: стамески, буравчики, плоскогубцы, отвертки, молотки. Отец редко пользовался ими, только в случаях, когда надо было забить гвоздь или выправить осевшую дверь, но, если он замечал, что какого-нибудь инструмента в его ящике не хватает, нам всем доставалось на орехи. И все-таки я этот ящик вытащил из-под конторки и долго в нем рылся, отыскивая маленький молоточек. Нет, молоточка в ящике не было. Большой молоток был, а маленький, который можно бы незаметно держать в кармане, куда-то исчез; наверно, Витька затаскал. Оставалось одно - идти к Ильке: в кузнице есть все на свете инструменты. Конечно, Илька будет расспрашивать, зачем мне понадобился молоточек. Что ж, пусть спрашивает: на этот раз я ему ничего не скажу.