Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
– Теперь иди домой, - сказал Анастасэ.
Я плотно прикрыл за собой дверь, огляделся и уже полез в карман, чтобы вынуть молоточек, как в комнату вошел Нифонт. Он опять взял меня за плечо своей каменной рукой и повел к выходу.
Когда я наконец очутился на улице, то чуть не вскрикнул от радости-так ярко светило здесь солнце, так сладко пахло цветущей акацией.
ЯПОНЦЫ ТОПЯТ НАШ ФЛОТ
Отца не поймешь: то он ругает министров и генералов ворами и дураками, то грозит японцам: "Подождите, канальи, вот адмирал Рожественский вам покажет "банзай"! Такую флотилию ведет, что ваш Того живо на дне окажется". Он приколол кнопками к стене карту и каждый день водил по ней пальцем, показывая босякам, как идет наша флотилия к японским берегам чуть не вокруг всего земного шара. Босяки смотрели равнодушно и ничего не говорили. Только один какой-то спросил: "А не опрокинется он там, гусь тот Рожественский?" Босяки сипло засмеялись. Отец сердито глянул на них и отошел от карты. А потом пришел адвокат, как всегда пьяный. Он заказал пару чаю, выпил подряд шесть стаканов, отер ладонью пот с нахмуренного лба и зло сказал отцу:
– Какой позор! И стыдно, и страшно. Да, страшно, за Россию страшно. Вы бы, любезный, убрали эту карту: глазам смотреть больно.
– Почему ж больно? Наши боевые корабли все ближе и ближе к цели. Скоро они...
У адвоката болезненно скривилось лицо.
– Оставьте!..
– Он вскочил, подбежал к карте и пальцем ткнул в маленькое коричневое пятнышко: - Вот тут, тут... у острова Цусима... в два дня нашего флота не стало... Понимаете ли вы, российский гражданин, что происходит?.. Ни одной нации за всю историю морских сражений не приходилось переживать такого постыдного разгрома. Нет у нас больше флота, нет! Он на морском дне или в плену у японцев вместе со своим "доблестным" флотоводцем Рожественским!..
У отца побледнели губы.
– Вы... вы пьяны! Вы говорите вздор!..
– задыхаясь, крикнул он.
– Этого не может быть!.. Вот... вот свежие газеты - тут ни слова об этом!..
– Да-а, так вам сразу в газетах и напишут. Весь мир уже давно облетела эта трагическая весть, а подлые, трусливые правители наши все еще не осмеливаются порадовать ею своих верноподданных...
Адвокат плюнул и пошел к двери. Три или четыре шага он прошел ровно, потом как-то сразу обмяк и на улицу вышел, еле волоча ноги.
Отец растерянно смотрел ему вслед. Вдруг, будто пробудившись, шагнул к карте и так ее рванул, что все кнопки посыпались на пол.
На другой день уже и газеты напечатали. Везде только и было разговора, что о потоплении нашего флота. И все ругали министров и генералов. На базаре, когда я шел в училище, около одной женщины собралась толпа.
Женщина рвала на себе седые волосы, страшно водила глазами и беспрерывно бормотала: "Вася, Петечка, Вася, Петечка!" Какой-то мужчина ловил ее руки и тут же объяснял народу, что Вася - это ее муж, а Петечка - сын, что оба они служили матросами на крейсере "Адмирал Нахимов" и, видать, оба потонули вместе с крейсером.
Подбежал околоточный с двумя городовыми и стал разгонять толпу. Но толпы собирались то в одном, то в другом месте, и всех их разогнать не хватало городовых.
На перемене ребята где-то нашли листовку с бледными фиолетовыми буквами, вроде печатных, но, ясное дело, написанных от руки. Андрей Кондарев, тот самый, дядю которого убили в январе в Петербурге, сел за учительский стол и вслух прочитал всю листовку.
Она начиналась уже известными мне словами: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" В листовке говорилось, что самодержавие прогнило и ведет Россию к гибели, что вся храбрость солдат и матросов ни к чему: люди гибнут потому, что правительство у нас разбойничье. Настало время сбросить царя и всю его разбойничью свору в мусорную яму. Когда Андрей дочитал листовку до конца, Степка Лягушкин спросил:
– Как же мы его сбросим, когда он в Петербурге?
Одни засмеялись, другие закричали, что у Степки не хватает клепки.
Последним уроком была история. Против обыкновения, Алексей Васильевич пришел в класс почти сейчас же после звонка. Пришел и сразу начал рассказывать про Великую французскую революцию, хотя до французской революции нам было далеко: мы еще никак не могли выбраться из "Тридцатилетней войны". Алексея Васильевича мы все любили, но пользовались его рассеянностью и на уроках истории баловались. Правда, когда он принимался что-нибудь рассказывать, мы стихали так он интересно говорил. А сегодня даже Сеня Запорощенко, который на всех уроках возится со своими перышками и переводными картинками, все оставил и не мигая смотрел на учителя.
Алексей Васильевич изображал то Дантона, то Марата, то Робеспьера.
Он отступал на три шага от учительского стола, потом быстрым шагом подступал к самым партам и поднимал руку вверх, подобно Робеспьеру, когда тот уличал жирондистов в измене революции.
Прозвенел звонок, но Алексей Васильевич не обратил на него никакого внимания и все говорил и говорил. "Революция отменила всякие привилегии, все титулы и отличия знати и ввела одно для всех звание, звание гражданина!" - восклицал он. Илька, который почему-то в этот день как воды в рот набрал, тут стукнул кулаком по парте и крикнул:
– Вот здорово! И нам так надо!..
Алексей Васильевич продолжал рассказывать, что еще сделала революция для народа.
– А церковные земли?!
– Он поднял вверх палец.
– Свыше одной трети земель в европейских государствах принадлежали церквам и монастырям. Революция во Франции и с этим покончила.
Тут он с разгону перескочил на Россию и шепотом сказал, что наши церкви и монастыри на сегодняшний день держат в своих цепких руках больше двух с половиной миллионов десятин самой плодородной земли, но долго это не протянется, потому что безземельные крестьяне потеряли терпение.
Только он это сказал, как за дверью кто-то чихнул, Илька соскочил с парты и распахнул дверь. И мы все увидели нашего батюшку. Одной рукой он держался за лоб, а другую вытянул вперед, намереваясь схватить Ильку за ухо. Но Илька пригнулся и шмыгнул в коридор. Ехидно скривив рот, батюшка сказал:
– Что это вы увлеклись так, Алексей Васильевич? Даже звонка не слышали?..
Алексей Васильевич схватил со стола кипу своих книжечек и журналов и быстро вышел из класса. Мы гурьбой двинулись на улицу.
Когда я подходил к монастырю, то еще издали увидел около него толпу. Я прибавил шагу. На монастырской стене висела приклеенная листовка - точно такая, как та, которую мы читали в классе.
ЧУДЕСА НА ЧЕРДАКЕ
Прошло только три-четыре дня, а я уже стал своим человеком в монастыре. Я ходил где мне вздумается, даже в кельи заглядывал, и никто мне не препятствовал, Монах Дамиан, завидя меня, сейчас же принимался хохотать. Ему, похожему на слона, было смешно видеть такого тощего человечка: ведь я перед ним был просто мальчик с пальчик. А один раз у него даже слезы выступили на глазах от смеха. Это было тогда, когда я вздумал приветствовать его погречески. Греков в городе было много, поэтому все мальчишки знали хоть с десяток греческих слов. Придя как-то в монастырь, я протянул Дамиану руку и сказал: "Калимэра, калиспэра, ты хабариа, кала, асхима". Вот тут-то он и захохотал до слез. Оказалось, я сразу выпалил: "Добрый день, добрый вечер, как поживаете, хорошо, плохо".