Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
– Поди!.. Поди!.. Поди!..
– опять кричит кучер.
Народ раздается на две стороны, а барыня прямо с экипажа спрашивает:
– Милая, почем твои утки? Мужичок, сколько просишь за гуся?
– И торгуется, как цыганка.
Наконец сторговалась. Тетенька в платочке взяла с воза гуся и опять села в экипаж на скамеечку. Тут гусь как рванется, как хватит барыню крылом по шляпе - и полетел над головами народа.
Народ кричит:
– Держи!.. Лови!.. Хватай!..
А гусь все хлопает крыльями, все летит да покрикивает: "Га!.. Га!.. Га!.."
Какая-то рыжая девчонка как подпрыгнет, как схватит гуся за лапу! Гусь отбивается, хлопает рыжую крылом по голове. Она его за другую лапу, за крыло. Усмирила и принесла в экипаж тетеньке в платочке.
– На, - говорит, - растяпа!
Барыня покопалась в серебряной сумочке и бросила к ногам девочки две копейки. Девчонка оглядела барыню зелеными глазами и дерзко усмехнулась:
– Жалко, мадам, что при мне мелочи нету, а то б я вам сдачи дала.
– Да ногой с грязной пяткой и отшвырнула монету.
У барыни лицо стало красное, как бурак.
– Степан, - сказала она, - стегани эту сволочь!..
Кучер поднял кнут, но девчонка не испугалась. Она еще ближе подошла к кучеру и, как змея, прошипела:
– Только попробуй! Я тебе всю бороду выщипаю!..
И кучер ударил не ее, а лошадь и повез свою барыню из толпы.
Люди смеялись и говорили:
– Ну и Зойка! Саму мадам Медведеву отбрила!..
– Мама, - сказал я, - это ж та девчонка, что меня дразнила. Помнишь, мама?
– Она и, есть, - засмеялась мама.
– Ишь какая забияка!
– Она, мама, чики-рики?
– Кто ее знает, может, и чики-рики.
К тому времени, как нам переехать в чайную, я так осмелел, что отправился на базар один. Я тихонько выбрался из подвала, прошел одну улицу, другую и скоро увидел золоченый купол церкви, около которой и кипел базар. Я ходил от воза к возу, от лавки к лавке, глазел на леденцы-петушки, на пряники-коники, глотал слюнки около медовой халвы и клюквы в сахаре. А когда опомнился и пошел поскорей домой, то увидел, что иду по незнакомой улице. Я вернулся на базар и начал озираться, но никак не мог сообразить, куда идти. И тут на меня напал такой страх, что я заплакал. Я плакал, а около меня собирались люди и наперебой спрашивали:
– Тебя что, побили? Ты что, заблудился?
Какой-то дедушка в очках кричал мне в самое ухо:
– Чей ты сын, а? Сын чей, а?
– Об... щества... трез... вости, - выговорил я, заикаясь от плача.
Тетка, от которой несло водкой, принялась хохотать:
– Вы слышали, добрые люди! Он сын общества трезвости! Потеха!.. Ты что, дал зарок больше не пить?
– Да где ты живешь? Как улица называется?
– продолжал кричать мне в ухо дедушка.
Я вспомнил фамилию квартирной хозяйки и сказал:
– Пого...рельская...
– В нашем городе нету такой улицы, - строго посмотрел на меня какой-то дяденька с папкой под мышкой.
– Нету и никогда не было.
– Как нету? А на Собачеевке?
– ответил ему другой дяденька в потертых брюках.
– На Собачеевке Кирпичная.
– Да вы очумели?
– крикнула пьяная тетка.
– Хлопчик вам толком говорит, что он с погорелова края. Погорелец он, понятно? Лето было жаркое, так сплошь пожары прошли.
– И хрипло затянула:
Шумел, гудел пожар моско-овский,
дым ра-асстилался по реке-е...
Но те двое не обращали на нее внимания и продолжали спорить: есть в городе Погорельская улица или нету.
И тут я вдруг увидел Машу и Витю.
– Вот он!
– крикнула Маша.
– Ах ты, паршивец! Ах ты, бродяжка!
– и трижды шлепнула меня.
Хоть было больно, я не обиделся и весело побежал с Машей и Витей домой.
ОТЕЦ ТАНЦУЕТ
Наконец настал день, когда во двор въехало двое дрог, и мы от Старого базара потянулись к Новому базару. Возчик, дюжий дядька в брезентовом плаще, и отец шли рядом с подводами.
– Я никак не пойму, куда вас везти, - сказал возчик.
– В чайную-читальню общества трезвости, - важно ответил отец.
– Это что ж, заведение такое?
– Да, заведение. Оно еще не открыто, но на днях откроется на Новом базаре.
Возчик подумал и покрутил головой:
– Ничего не выйдет. Прогорит ваше заведение.
Отец удивился:
– Почему?
– Так разве ж чаем вытрезвляются? Вытрезвляются огуречным рассолом. А еще лучше - стакан водки с похмелья.
– Вы не понимаете, - обиженно сказал отец.
– Всякие алкогольные напитки там будут строго воспрещены. Только чай и газеты.
– Прогорите. Чай не водка - много не выпьешь.
Отец сердито хмыкнул и отошел от возчика. Тот опять покрутил головой:
– Чай вприкуску с газетой! Додумаются же!..
Вот и долгожданная чайная-читальня. Мы останавливаемся около длинного дома. Стоит он посредине площади, а вокруг клокочет базар. Народу - тьма-тьмущая. Горы арбузов, капусты, картошки. Возы с помидорами, с баклажанами, с крупным болгарским перцем, с венками лука. Там жалобно поют слепцы, здесь бешено вертится под бубен цыганка в пестрой, со сборками юбке. Пронзительно кричат торговки, наперебой зазывают покупателей. Ржут кони, ревут быки...
И нет этому базару ни конца, ни края.
Оглушенные, мы слезли с подвод и начали переносить наши пожитки в дом. Дело это, которым наша кочующая семья занималась еще до моего рождения, стало теперь и для меня привычным. Я несу утюг и кочергу, Витя волочит корыто, Маша тащит медный, с погнутыми боками самовар, а отец с возчиком сгружают рассохшийся скрипучий комод.
Похоже, что мы и вправду приехали в хоромы. В доме два больших зала; в каждом зале - один длинный стол и несколько обыкновенных. Кроме залов, есть еще кухня с вмазанным в печку огромным котлом, в котором кипит вода. А за кухней - наша квартира. Да какая! Целых две комнаты! Правда, комнаты маленькие, в них еле-еле вместились наши пожитки, но все-таки две, а не одна.