Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Эту фразу я с завистью повторял про себя много раз, а услышал ее впервые в Сочи у одного из причалов на пляже. Я отдыхал как-то там с женой, и мы вечерком стояли на этом причале, по-семейному поругиваясь. А рядом стояла уже взрослая, лет сорока еврейская пара и тоже поругивалась на идиш. Она — полная яркая брюнетка, он — седоватый, породистый элегантный хлыщ в прекрасно сидящем на нем сером костюме. Хлыщ не знал, куда девать себя: он то отворачивается от Сары (так я прозвал ее про себя), то отодвигался от нее. Но она упрямо становилась рядом и пилила его, ела поедом. Только и слышалось: «поц», «койфт», «дайне моме» («хвостик», «купи», «твоя мать»).
Когда она довела его уже до белого каления своими «дайне моме», хлыщ гордо выпрямился и хриплым баском спросил ее на идиш: «Дайне моме лози какен мит фломен?» (вольный перевод: «А что, ты сама из панов?», буквально: «А что, твоя мама какает только цветочками?»).
И вдруг к причалу подруливает прогулочный катер-глиссер, хлыщ быстро сбегает вниз, запрыгивает в него, и оттуда громко кричит своей Саре:
— Мадам Люнгарс! Вы, наверное, забыли, что я — вольный гражданин французской республики! — катер газанул и тут же скрылся из виду, увозя машущего рукой хлыща в прекрасную даль, подальше от назойливой Сары…
Я так позавидовал этому хлыщу — неужели я так никогда и не смогу произнести эту гордую фразу — «я вольный гражданин французской республики!» И вот я в первый раз громко и гордо произнес ее…
Мы выпили еще. Оля закурила. Вдруг она решительно затушила сигарету о тарелку и подошла ко мне. Сидя на стуле, я был лишь немногим ниже Оли. Она обняла меня за шею и стала чувственно целовать, мягко затягивая мои губы в свои. Вот этого-то я и не ожидал! Я пытался встать, но Оля силой усаживала меня снова.
Наконец, мне удалось встать, но Оля, обняв меня за спину, притянула к себе, и поволокла, да, да — поволокла к алькову. Эта почти невесомая школьница-дюймовочка волокла мастера спорта по штанге «у койку».
— Оля, — наконец не выдержал я, — а как же Моня? Что мы ему-то скажем?
— А мы ему ничего говорить не будем, не обязаны! — Оля настойчиво с каким-то нечеловеческим упорством продолжала тащить меня, и когда я уперся сильнее, укоризненно посмотрела на меня снизу своими голубыми озерами и прошептала:
— Теперь ты еще скажешь, что и ты тоже импотент!
— Ну, уж нет, — подумал я, — этого ты от меня не дождешься! — и дал увести себя в альков.
Оля оказалась не по росту страстной — Моня был прав. У нее не было ни начала, ни середины, процесса, у нее всю дорогу был один конец. И никакого контроля за поведением в постели: свою ладонь я постоянно прижимал к ее губам, иначе бабка-«коммунистка» давно была бы рядом и замучила бы нас своими советами. Благо дверь в комнату мы так и не заперли.
Мы спонтанно засыпали, просыпались, вставали, выпивали вина, разбавленного водой, ложились снова, и я опять прижимал ладонь к ее губам. Когда руки были заняты, я зажимал ее губы своими и не позволял ей беспокоить соседей.
Утром я, мотаясь как тень, поднялся и попросил разрешения выйти на улицу — позвонить в Курск. Телефона в квартире Оли не было.
— Что Моне-то скажем? — успел я все-таки спросить Олю, выходя из дверей.
— Ты уехал в Курск вчера вечером, а я пошла в гости к тете, я постоянно хожу к ней — в ответе Оли чувствовался опыт, — сюда он не посмеет прийти, а на моей работе ответят, что меня нет. А тетин телефон он не знает. Успокойся, не съест тебя Моня — что за мужики пугливые пошли!
Я с почты позвонил домой Медведеву, потом на работу Тамаре Федоровне. Она ждала меня утром и беспокоилась. Легенда была для всех одинакова — не сумел достать билетов, но сегодня вечером выеду обязательно.
Когда я вернулся к Оле, она уже встала, сварила кофе и поджарила яичницу — яйца взяла в долг у «коммунистки». У Оли не было даже холодильника.
— Бабке сказала, что выхожу за тебя замуж, — похохатывая с сигаретой в зубах, обрадовала меня Оля, — и ты скоро переедешь жить ко мне. Чтобы не возникала, если ты будешь приходить!
— Оля, это же надувательство, а если придет Моня? — недоумевал я.
— А бабка знает, что Моня мой любовник. А что, нельзя иметь и мужа и любовника? — опять, надув губки, возмутилась Оля.
— Ну и баба, — подумал я, — такого экземпляра я еще не встречал! Да это же богема — гуляет, встречается с мужиками, поет, играет на гитаре, работает в театре, ходит куда и когда хочет…Живет как на облаке. Реальная жизнь ее не касается, она ее не хочет и замечать. И внешность инфантильная — школьница седьмого класса и то старше выглядит! Мужа и любовника ей подавай!
— рассуждал я сам с собой.
А самого меня начала точить мысль, и от нее я не мог избавиться — а что, если мне действительно жениться на ней? Она очень молода, простодушна, умна, страстней женщины я еще не встречал; терять мне нечего, а получить, кроме молодой жены, разумеется, я могу мечту жизни — Москву! Кто может этому помешать? Один Моня — решил я, ссориться с ним я ни за что не буду.
День мы с Олей провели, как и вчерашний вечер. Да, здоровье с этой дюймовочкой нужно иметь бычье! Но такое у нас имеется, — хвастливо констатировал я. Оля проводила меня на поезд, и на полном серьезе, надувая губки, просила не оставлять ее надолго:
— Видишь ли, после тебя мне никого не хватит! Так что, ты развратил меня, и теперь не имеешь права бросать!
Я уехал в Курск в глубокой задумчивости…
Жених-самоубийца
Понятно, чтобы жениться на Оле, в Москве препятствием был Моня. Ну, а в Курске — Тамара Федоровна. От Тамары Ивановны улизнуть было намного проще — не впервой!
Через неделю — я снова в Москве. Для «понту» я реанимировал хоздоговорную тему с предприятием Элика, где соисполнителем включил ИМАШ, а конкретно — Моню. Элик был заинтересован в теме, так как она совпадала с финансируемым направлением на его предприятии. Моня готовил практическую апробацию для своей докторской диссертации, которую он уже начал писать. А я получал формальную причину ездить в Москву, когда только заблагорассудится.