Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Чтож, раз довел до дому, так заходи — гостем будешь! — пригласила Тамара. Мы поднялись на второй этаж, нависавший над самым проходом. Люди проходили прямо под квартирой, их всех можно было рассмотреть в лицо.
Тамара задернула окно плотной портьерой и только после этого зажгла свет. Квартира была маленькой, но двухкомнатной, со странной планировкой. Повидимому, она перепланировалась под контуры старого дома. Мебели было мало, зато стены увешаны картинами, большей частью любительскими. Полка с книгами, в основном, на английском языке, виднелись и словари. Диван-кровать и рядом — модный тогда торшер. Прихожей почти не было. Тамара отнесла наши плащи в большую кладовку, примыкающую к спальне.
— Квартиру снимает для меня отец, чтобы я не мельтешила перед ним и не мешала работать. Да и маме так удобнее. Плохо только, что у нее есть ключ от этой квартиры, и она может прийти когда угодно.
Тамара зашла на кухню, принесла бутылку мадеры и яблоки. Стаканы почему-то поставила чайные в подстаканниках. Видно было, что она «не в своей тарелке». Я тоже сидел напряженно, не зная «программы» вечера. А ведь было уже около десяти часов.
Тамара налила вина в стаканы, чокнулась со мной подстаканником и выпила. Я очень любил, да и сейчас люблю мадеру — крепкое, чаще всего девятнадцатиградусное вино с уверенным, надежным вкусом. Выпили и молча смотрим друг на друга.
— Ник, знаешь, я ведь замуж выхожу, — вдруг напряженно произнесла Тамара и криво улыбнулась. Но жениха своего не люблю, хотя он и очень правильный человек. Он — холодный, и глаза у него, как у рыбы. Ему тридцать пять лет, он — старший научный сотрудник, работает в «закрытом» институте. Даже не знаю, чем он занимается. Познакомились у подруги на дне рождения, он меня проводил до дома. Не вошел, хотя я его и приглашала. Потом встретились, пошли в театр. А по дороге из театра он сделал мне предложение. Я даже привела его к родителям познакомить. Маме он вроде бы понравился, но отцу — нет, — «неживой он какой-то», — только и сказал отец. А отец хорошо знает жизнь и разбирается в людях.
Я вспомнил сверлящий взгляд «патера Грубера», поначалу, и теплый, восхищенный — потом, и подумал, что «патер» не так уж и хорошо разбирается в людях. Почему-то мне захотелось его так называть — «патер Грубер»!
— А ведь ты ему так понравился, с первого взгляда! — казалось, с сожалением сказала Тамара, — и мне тоже, с трудом выдавила она, — и тоже с первого взгляда."Can I hеlp you?» — только успел сказать ты, а я уже любила тебя. Специально не дала тебе телефона, ни к чему это, думаю, расстались — вот хорошо, ничего не будет смущать меня перед замужеством. И — на тебе — разыскал! Что же мне теперь делать? — Тамара уже выпила стакана полтора мадеры и, грустно улыбаясь, смотрела мне в глаза.
— Димой его зовут, — предвосхитила она мой вопрос, — сюда он никогда не заходил. Живет с мамой в Черемушках, хочет, чтобы я туда переехала после замужества. А эту квартирку, которую я так люблю, советует оставить, перестать снимать, то есть. Близки мы с ним не были — только после замужества это положено, говорит. А вдруг — он или я — ненормальные, что тогда? Заявление уже подали, свадьба через две недели, в ресторане «Прага» хотим отметить. Дима уже договаривается об этом.
Я сидел, не в состоянии вставить ни слова. Только подливал себе мадеру из стакана.
Я тебя понимаю, — так же грустно продолжала Тамара, — может быть ты меня и любишь, как говоришь, но ты был бы ненастоящим, фальшивым мужиком, если бы сказал: «Тамара, бросай Диму, выходи за меня!». Во-первых, ты совсем не знаешь меня, может я и ненормальная. Во-вторых, ты живешь на стипендию в сто рублей, а я получаю еще меньше — ведь я работаю на полставки. Что, будем сидеть на шее у «патера», как ты его называешь? Стыдно. Хотя, я чувствую, он был бы рад этому, денег у него хватает. Но ты гордый, и не пойдешь на это. Грузчиком ты работать не будешь, ты слишком любишь свою науку, да и много грузчиком не заработаешь.
Я вспомнил, как работал грузчиком у Вали. Хорошо, что Тамара знает только о моей аспирантуре и о спорте, а больше ни о чем. Особенно о моей семье в Тбилиси. А то бы не сидеть мне здесь!
— А сделаю я вот что! — решительно сказала Тамара, подошла к дивану-кровати и начала стелить ее, — сделаю я тебя своим любовником, и не буду чувствовать себя жертвой. Почему я должна потерять человека, которого так сразу полюбила, которого судьба мне так неожиданно подарила! Но и мужа иметь, в принципе, нужно, тем более, что он — правильный и хороший человек. Ну, давай, допивай свой стакан, и, как говорят «у койку!».
Я не дал себя дважды уговаривать. Не знаю, нужно ли описывать эту нашу ночь в самом центре Москвы, в самой уютной квартирке, с самой экстравагантной женщиной в моей жизни.
Не так уж велик мой опыт сексуальной жизни, скорее очень уж мал, но мне показалось, что Тамара — необыкновенная женщина, ненормальная, как она сама выражалась. Она, если и удовлетворялась любовью, то на очень короткий период, и требовала постоянных повторов. Желание у нее было постоянно, и сил для нее нужно было иметь много.
Мы стали встречаться почти каждый день, в основном, у нее. Но, несмотря на осеннюю погоду, мы могли экстренно, прямо после университета выехать в парк или ближайший пригород и там «пристроиться» друг к другу. У Тамары была еще одна, на сей раз физиологическая особенность — мы могли свободно заниматься нашими делами, просто стоя лицом друг к другу. Запахнемся в широкий плащ или пальто, обнимемся и легко, особенно, если на ней были юбка или платье, «любили» друг друга. Никому и в голову не могло прийти ничего криминального, если только не присматриваться.
Однажды сильный дождь застал нас у Ярославского вокзала, откуда мы хотели отъехать в пригород на электричке, все для тех же целей. Народу набилось под каменной крышей входа в метро — тьма. Мы со всех сторон оказались сдавлены народом. А Тамаре — невтерпеж. Чтож, обнялись мы, запахнул я ее в свой широкий плащ, и занялись «делом». Люди вокруг сами толкали нас, сообщая необходимые движения. Ну, ойкнула она подконец, как будто кто-то на ногу наступил, и все дела.
Даже в «альма-матер», родном университете в ложе темного актового зала, и то пробовали. В пустой курилке того же университета — то же самое.