Жизнь и времена Горацио Хорнблауэра, знаменитого героя морских романов С.С. Форестера
Шрифт:
«Вчера я посетил Императорский оперный театр с целью увидеть (или я должен сказать — услышать?) «Свадьбу Фигаро». В антракте возник разговор о новой работе герра Людвига ван Бетховена под названием «Победа Веллингтона при Виттории», но оказалось, что никто из присутствующих ее пока не слышал, несмотря на то, что ее исполняли в Друри-Лейн в феврале прошлого года. Кстати, здесь же я случайно встретил леди Хорнблауэр, сестру Веллингтона, под руку с весьма импозантным мужчиной, которого я принял было сперва за ее мужа, капитана лорда Х. из Королевского Флота. Она только мельком поздоровалась со мной, однако я был удивлен, узнав после специального расследования, что ее провожатым был никто иной, как барон Франц Александр фон Неффер, офицер, как я понял, Венгерского кавалерийского полка. Среди дам он обладает славой известного сердцееда, а с мужем одной из них, фрау фон Х.-Б., он в прошлом году дрался на дуэли, однако ни одна из выпущенных пуль не достигла цели. Поскольку барон некоторое время назад вновь получил вызов от майора Павлоградского
Намек такого рода мог и не иметь под собой оснований, однако представляется, что после поспешного отъезда мужа Барбара недолго оставалась в одиночестве. Чем же еще мы можем объяснить столь долгое ее пребывание в Австрии, даже после отъезда Веллингтона? Ведь она приехала в Вену, чтобы стать хозяйкой его дома, а его отъезд должен был послужить для нее поводом вернуться к уединенной сельской жизни в Смоллбридже. Однако Барбара не сделала ничего в этом роде. Более того, она так и не увиделась с Горацио до сентября, когда они, наконец, встретились в Брюсселе. Конец же года Хорнблауэр провел в Смоллбридже, а Барбара — в Дублине, и трещина в их отношениях должна была уже стать заметной для их родственников и друзей.
Поскольку мы вынуждены судить обо всем с высоты прошедших времен, можно сделать вывод, что это был тяжелый период в жизни двух гордых людей, которым легко нанести сердечную рану, но которые долго не забывают обид.
Если бы Ричард был ребенком Барбары, он мог бы послужить связующим звеном между ними, но они были бездетной парой, и таковыми уже им было суждено остаться до конца жизни.
Путь, избранный Хорнблауэром для выхода из сложившейся ситуации, был для него типичным: он просто снова решил выйти в море. Его дела на семейном фронте шли не особо блестяще, пока он играл роль губернатора Гавра, изображал из себя дипломата в Париже или забавлялся приключениями в духе Робин Гуда под Нивернуа. Если бы он вернулся на шканцы, вновь ощутил соленые брызги на лице, он вновь стал бы самим собой — моряком и офицером. Даже после плавания, совершенного в мирное время, он бы вновь почувствовал себя чистым, готовым принять Барбару в свои объятия. Человек, которого она любила, был капитаном военно-морского флота, сходящим на берег с рассказами о пережитых приключениях и призовыми деньгами. Женщиной, которую он любил, была та, что ждала его на пирсе, счастливая оттого, что он цел и невредим, и радостная — если он получал повышение. Все было бы хорошо, если бы они могли восстановить эту старую связь — моряка и его девушки. Если таковы были его мысли — а они должны были быть такими — Хорнблауэр вновь должен был быть раздражен тем, что война закончилась. Она завершилась, когда он был на суше — дурак в окружении глупцов. Теперь он мог уже вообще никогда в жизни не получить командования на море.
Экипажи были распущены, корабли разоружены и для них также могло уже никогда не найтись службы. Ведь Хорнблауэру едва исполнилось сорок, а избранная им карьера уже практически закончена! В начале 1816 года пришли новости со Средиземного моря, где лорд Эксмут вел переговоры с берберскими державами (пиратскими республиками Северной Африки), используя, наконец, последний довод — силу. Скоро и он должен был вернуться домой, поскольку и его корабли подлежали выводу из кампании. Казалось, что будущего на флоте не остается уже ни у кого. Что же касается Барбары, то она отправилась в Дублин, с намерением затем посетить Драмклифф-Каст. В своем коротком письме, отправленном из графства Слиго, она сообщала мужу о том, что чувствует себя хорошо, но не называла даты своего возвращения.
27 июня 1816 года случилось чудо. Хорнблауэр получил то, на что, казалось бы, уже не мог рассчитывать — письмо с предложением явиться в Адмиралтейство. Он бросился на Чарринг-Кросс со всей быстротой, на которую только способны были лошади, и в очередной раз оказался в кабинете сэра Томаса Байама Мартина, члена военно-морского совета. Позднее Хорнблауэр описал этот разговор в своем письме, адресованном сэру Чарльзу Пенроузу.
Адмирал Мартин:
Я уполномочен предложить вашей лордовской светлости назначение на пост капитана флота к лорду Эксмуту.
Хорнблауэр:
Я счастлив принять это назначение, но слегка удивлен этим предложением. Брат его лордовской светлости занимает этот пост в настоящее время, и я знаю многих других соратников лорда Эксмута, которых он мог бы предпочесть моей кандидатуре. Сам же я в последний раз служил с ним еще мичманом, в 1796 году.
Адмирал Мартин:
Я знаю об этом. В своей последней экспедиции в Алжир лорд Эксмут собрал вокруг себя многих офицеров, которые ранее также служили под его флагом. Сейчас ему придется вновь посетить Алжир, но уже с другими приказами, которые делают возникновение боевых действий практически неизбежным. Зная, что его собственная жизнь будет находиться под угрозой, лорд Эксмут решил не подвергать такому же риску жизни тех, кто ему особенно близок. Ни его брат, ни его сыновья не будут в этой экспедиции. Он предполагает предстоящую операцию исключительно опасной.
Хорнблауэр:
Его друзья будут разочарованы. Кто же еще идет с ним?
Адмирал Мартин:
Адмирал Пенроуз будет заместителем командующего, вице-адмирал Милн — его вторым заместителем, капитан Брисбен
Хорнблауэр:
Это большая честь служить с подобными офицерами и последняя возможность побывать в бою — ведь вслед за этим может последовать десять лет мира.
Адмирал Мартин:
Скорей даже все двадцать лет, милорд. Представляете — может уже не быть ни одной битвы до самого конца наших дней.
Это последнее пророчество так и не сбылось, но Европе действительно, в большей или меньшей степени, предстояло прожить долгие годы в мире. Каждый флотский офицер горел желанием идти в поход с лордом Эксмутом, так что его трудности в вежливых отказах им почти сравнялись с теми затруднениями, которые он испытывал с заполнением вакансий на нижних палубах.
Теперь матросов ничто не удерживало на кораблях — война закончилась, и они уже хорошо знали, что мог дать им Королевский флот. Для Хорнблауэра же, чья карета мчалась к Портсмуту, вся ирония ситуации состояла в том, что его кандидатура была выбрана исходя из противного — не потому, что лорд Эксмут больше любил своего бывшего мичмана, а потому, что адмирал не хотел рисковать жизнью тех, кто был дорог ему значительно больше. Еще одним проявлением иронии судьбы было то, что Хорнблауэр, за двадцать лет действительной службы на море, ни разу не принимал участие в генеральном сражении. Насколько ему было известно, это было делом весьма обычным. В боевом строю британского флота при Трафальгаре было всего двадцать семь линейных кораблей из общего числа семидесяти двух. Моряки, которые сражались у мыса Сан-Винсент или при Абукире, представляли счастливое меньшинство, и потом гордились этим всю жизнь. И вот сейчас, в последний момент судьба подарила Хорнблауэру неожиданный шанс. Битва почти неизбежна, и он будет на палубе флагманского корабля. Если он будет убит — а это вполне могло случиться — то его проблемы с Барбарой решатся сами собой. Если же снова вернется героем, как это уже было в 1811 году, проблема также будет решена, но уже другим образом. Она не может остаться в стороне, когда все вокруг будут повторять его имя. Если же ему все-таки не суждено вернуться героем, то лучше не возвращаться вовсе.
Почему же в Алжире должна была разгореться битва? Главным фактором было то, что берберские государства, как это было известно Хорнблауэру еще с детства ( см. стр. 205)и в чем ему предстояло убедиться в первые годы его морской службы (см. стр. 115),все еще жили морским грабежом и имели неприятную привычку обращать в рабов всех пленников, захваченных ими в стычках с малыми христианскими государствами Средиземноморья. Во время войн с Наполеоном британский Средиземноморский флот часто оставался без единого европейского союзника и зависел от Алжира, Туниса, Орана и других мусульманских портов в качестве источников снабжения водой и продовольствием. Пока война продолжалась, на пиратские привычки этих «союзников» приходилось смотреть сквозь пальцы. Когда же война закончилась, эти пираты стали не нужны, и на Британию оказывалось давление, чтобы навести порядок в тех водах. Англия ввела запрет на работорговлю неграми в своих владениях еще в 1807 году и спустя восемь лет настаивала, чтобы участники Венского конгресса последовали ее примеру. Однако эти «гуманные» призывы были встречены холодным вопросом: почему британская сторона столь заботится только о черныхрабах? Ведь на североафриканском побережье к тому времени было достаточно и белыхрабов, однако Англия до сих пор не предпринимала никаких мер для их освобождения. Если бы британцы вели себя более последовательно в этом вопросе, то, возможно, их аргументы имели бы больший вес. В результате лорду Эксмуту, главнокомандующему на Средиземном море, было поручено посетить берберские государства и организовать освобождение белых невольников. Он сделал это весной 1816 года, действуя лишь в качестве посредника в интересах государств, которые согласны были внести за своих граждан запрашиваемый выкуп. Таким образом, он посетил Алжир, Тунис и Триполи, заключив со всеми этими державами род некого договора. Затем он вернулся в Англию, и 24 июня его корабли бросили якорь на Спитхедском рейде. За его убытием из берберских государств незамедлительно последовала резня итальянских рыбаков у Боны, в Алжире. Поскольку другие европейские государства были далеко не удовлетворены заключенными договорами, английский Кабинет решил вновь направить Эксмута в Средиземное море, но уже с другими инструкциями. Ему было сказано преподать дею Алжира хороший урок — главным образом для того, чтобы произвести впечатление на представителей европейских дворов, собравшихся к тому времени в Окс-ла-Шапелье. Таким образом, решение о бомбардировке Алжира уже было принято в Лондоне и должно было быть реализовано в любом случае, даже если бы дей был абсолютно искренен в своих извинениях и представил бы этому весомые доказательства. Предстоящая операция была опасной, поскольку английским пушкам, находящимся на деревянных кораблях, должны были противостоять алжирские, установленные на каменных бастионах. Однако у Эксмута было то преимущество, что он успел предварительно детально изучить укрепления и знал все проблемы, так сказать, изнутри. Таким образом, его флот был сформирован и снабжен для выполнения вполне и заранее определенной миссии. Эксмут с самого начала знал, что будет делать. Алжирскому дею повезло гораздо меньше, так как он все еще предполагал, что находится с англичанами в более или менее мирных отношениях.