Шрифт:
Моим друзьям живым и ушедшим
в мир иной посвящаю эту книгу
Часть первая
Вторую неделю морозы стояли за тридцать с гаком. А перед этим метели дули дней десять. Снегу намело вровень с заборами. Алёна Матвеевна кое-как пробила траншейку до поленницы с дровами, да к калитке сараюшки. Печурку топить надо, да и козушке сенца бросить. Корову Матвеевна уже пятый год не держит – на неё сена надо прорву. Разве ей накосить? А
По улицам Борька Пашухин бульдозером своим проехался туда – сюда, нагрёб на обочины глыбы аршина на полтора. Глыбы смёрзлись – хоть колуном коли, лопата не возьмёт. Вот и сидит Матвеевна дома в застенках. Через бруствер не перебраться. Продукты кончаются, хлеба нет. Муки не запасла, надеялась, что лавка из Ковернино возить будет. Свою-то пекарню в деревне давно порушили. А газелька видимо не пробьётся. Хорошо хоть картоха под полом ещё есть.
– Господи! – Матвеевна бросила взгляд на образа в красном углу избы, – хоть бы из детей кто-то приехал, бруствер бы этот сломал, а то, если и лавка приедет, на улицу-то не выбраться.
Хорошо, хоть Борька дорогу пробил, а то бы и по улице не протолкнуться. А справный мужик – Борька Пашухин. Как-то в смутные те года сумел тракторишко к рукам прибрать. Чай не задаром, да и не задорого поди. Где бы задорого денег ему взять? Зато теперь мы, старушонки, ему на соляру по копеечке соберём, он дорогу-то и прочистит. Вот только брустверы расковырять некому.
– Ой, Господи! Хоть бы дети, кто-нибудь, приехали! Да как они приедут – дорогу-то чай замело.
В Нижегородской-то поди расчистили, а Борька до Борихи, видать не доехал.
А как ладно-то было, когда в деревне народу тьма жило. Да, что народу – коров два стада по сто голов было. Ай-ай-ай! Что это я про коров-то. Детей семеро – все рядом были. Правда около меня только Степашка да маленькая Верочка кружились. Остальные с утра до вечера в лесу работали. Вечером приедут, умоются, поедят и в клуб до полуночи. А ещё лучше было, когда Андрей был жив. Благодать! Хоть и ругались частенько. А кто не ругается?… Жизнь, как жизнь…
Нет, ребята, наверное, не приедут – далеко их разнесло: кто в Самаре, кто в Сталинграде, кто в Казахстане. Как-то надо самой выкарабкиваться. Ой, да надо печку протопить, а то к ночи изба выстынет.
Алёна Матвеевна накинула на себя плюшевую жакетку, повязала поверх платка пуховую шаль (Степашка в один из отпусков в подарок привёз) и вышла из избы. По траншейке добрела до поленницы, покрытой полуметровым сугробом, натаскала из серединки поленьев, сложила их на левую руку, правой обняла сверху и понесла в избу к печке. Затем вышла в сени за смоляной растопкой. Горка мелко наколотых смолянистых сосновых щепок в углу лежала. Матвеевна выбрала несколько лучинок, залезла рукой в короб, достала кусок бересты. Прикинула: до весны растопки должно хватить.
Сложенные между двух полешков береста и смоляные лучинки загорелись от одной спички, затрещали, заискрились. Матвеевна положила наискосок ещё два поленца, прикрыла дверку печки и стала ждать, пока разгорится. Потом пошла в упечь (кухню) взяла чайник с водой и поставила его на конфорку – « Нечего теплу даром пропадать». Наложила на занявшиеся огнём поленья ещё дровишек, принесла маленькую скамеечку, поставила её рядом с печкой и присела. Как языки пламени с жадностью слизывали сначала мелкие древесные ворсинки и отщепочки, а потом занималось всё полено, так и память слой за слоем восстанавливала прошлое.
Андрей вернулся с войны в предзимье – картошка уже выкопана, а капуста была ещё не рублена. Ждали первых морозцев, чтобы она свернулась в тугие вилки. Пришёл он домой на костылях без левой ноги. Да пришёл не один, а привёл с собой такого же как и сам горемыку безногого. Алёна помогла мужикам раздеться, повесила на гвозди в стене их шинели. Тут же прискакали откуда-то Нюрка с Глашкой, бросились к отцу.
– Тятя! Тятя! Вернулся! – обвили его своими ручонками.
Четырёх летний Лёшка стоял у печки насупившись. Потом подошёл к мужикам, посаженным Алёной за стол, и выдал:
– А чего расселись? Забирайте свои шинели и уходите отсель!
– Лёшенька, Лёша, ты что! Это же твой тятя вернулся! – всполошилась Алёна. – Как так можно, сынок?
Мальчонка забился в угол, сопел. Алёна ухватом выкатила из печи чугун, налила большим деревянным половником в глубокое блюдо зелёных щей, поставила перед мужиками.
– Хлебайте щти-то пока не остыли, а я сейчас картошечки ещё принесу. Нюрка! Глашка! Садитесь за стол, я и вам сейчас щей налью.
Андрей хлебнул несколько ложек постных щей, посмотрел на Алёну и спросил:
– А Василко-то где?
– Так в школе ещё. Скоро примчится.
Василко – это их первенец. Последний год в школу ходит – седьмой заканчивает. Большой уже. Во всём помогает. Как бы не он совсем было бы не в мочь Алёне управляться. Девчонки тоже помогают: на них огород, куры, уборка в избе. Нюрка тоже большая – десять уже. Глашка только в первый класс пошла.
Мужики поели.
– Алёна, ты бы нам баньку истопила, а то мы за дорогу совсем запаршивели.
– Ой, батюшки! Что же это я сама-то не догадалась? Только вот в зимней-то баньке ишо не прибрано, мы все в летней у реки паримся. Дойдёте ли туда?
– Дойдем. Мы от Мантурово, почитай, пешком протопали. Кое-где сердобольные старики на подводы сажали, если по дороге было.
Алёна набросила на себя телогрейку, сунула ноги в кирзовые сапоги и вышла. В сенях её чуть не сбил с ног Василко.
– Мама, что тятя вернулся? Я бегу из школы, а тётка Матрёна кричит: «Васька, беги быстрей, отец вернулся!»
– Пришёл, пришёл! Иди, дома они. Я баню пойду затоплю.
Василко рванул дверь, перескочил через порог и оторопел. За столом сидели два мужика. Мальчишка зыркнул по ним глазами, узнал отца.