Жизнь - капля в море
Шрифт:
Одним из пунктов программы пребывания Устинова на предприятии была его встреча с нами. Она состоялась в конце дня в кабинете начальника сборочного цеха и заняла около получаса. Всех нас представили Устинову, он задал несколько формальных вопросов, и мы ушли. Но содержание беседы не имело значения - важен был сам факт встречи. Он означал, что Устинов согласился с существованием нашей группы. Согласие Устинова гарантировало согласие руководства страны. Мы возвращались окрыленные, чувствуя, что получили поддержку «наверху», и понимая, что это дело рук Мишина.
Вскоре в нашем графике стали появляться элементы психологической подготовки. Этой частью программы заведовали бывшие военные, которые недавно перешли работать на наше предприятие. Понимая, что нас невозможно быстро научить пилотировать самолеты, они и не пытались этого делать.
Естественно, для нас эта часть подготовки была необычной. В ней были и волнения, и радость победы над собой. Воспоминания о ней остались на всю жизнь. Хорошо помню нашу поездку в Серпухов для первых парашютных прыжков. Сначала в городском парке мы по разу прыгнули с парашютной вышки. Честно признаюсь: это было страшнее, чем из самолета. Когда смотришь из самолета, то земля далеко, и ты понимаешь, что у тебя есть время сориентироваться. А здесь - земля рядом. Ощущение такое, как будто прыгаешь с крыши высокого дома вообще без парашюта. Все волновались, но все прыгали. После смеялись над своими переживаниями.
А потом мы поехали на окраину города в местный аэроклуб для прыжков с самолета. Они должны были состояться следующим утром, и инструктор предложил каждому из нас уложить для себя парашют. Он показал на своем парашюте, как это делается, но помогать никому не стал. Сказал, что за свою жизнь надо отвечать самому. И эти слова запомнились. А укладка оказалась делом несложным, и мы с ней справились быстро.
Вечер был удивительный. На краю леса у костра мы пели песни. Вадим Волков играл на гитаре и запевал, сначала свои любимые цыганские, потом современные песни. Мы ему в полголоса подпевали. Конечно, это были песни, которые соответствовали нашему настроению. Помню, как трогательно звучало:
«Понимаешь, это странно, очень странно,
Но такой уж я законченный чудак.
Я гоняюсь, я гоняюсь за туманом
И с собою мне не справиться никак...»
Мы все тогда жили в мире романтики, а это особый мир. В нем нет ни рациональной основы, ни строгой логики, но в то же время он обладает невероятной способностью увлекать. Через несколько лет, уже после того, как я побываю в космосе, меня много раз будут спрашивать, почему я решил стать космонавтом. Я буду стараться давать такие ответы, которые показывали бы, что мое решение базировалось на серьезных доводах; скажу, что мне хотелось проверить в реальном полете, как работают системы, которые мы создавали, чтобы учесть полученный опыт в следующих разработках, и т.п. И все это будет неправда. Мне просто хотелось слетать в космос. Хотелось поучаствовать в экстремальных испытаниях, взлететь на ракете, увидеть Землю с высоты, пролететь через плазму. Хотелось и все! Почему-то мне кажется, что все мы в то время испытывали похожие чувства. Даже Анохин. Он любил сложные полеты, любил вторгаться в неизведанное и именно поэтому оказался в одной группе с нами. Вон он запевает свою коронную: «О скалы грозные дробятся с ревом волны...». Интересно, что у него связано с этой песней? Может быть, размышления о силе духа, о непокорности, а может быть, что-то другое. Мы пели до глубокой ночи. Никого вокруг, черное звездное небо, освещенные костром лица и захватывающие душу песни. Расходиться не хотелось...
А рано утром, когда еще было холодно и не поднялся туман с полей, нас разбудили и попросили поторапливаться. Около самолета инструктор построил всех по росту и сказал, что в такой последовательности мы будем прыгать. Единственное исключение было сделано для Анохина. Он был среднего роста, но его поставили первым - в знак уважения. Садимся в самолет и сразу же взлетаем. Каждый наверняка волнуется, но все улыбаются, чтобы продемонстрировать свое спокойствие. Любопытно наблюдать за Анохиным. Он к тому времени имел уже больше трехсот прыжков, в том числе прыжки из аварийно падающих самолетов. Сегодняшний прыжок для него очень прост и, похоже, никаких особых эмоций не вызывает. Анохин сидит рядом с открытой дверью и о чем-то думает. Когда гудит сирена - сигнал, что ему пора прыгать, он ее не слышит. Подходит инструктор и говорит: «Сергей Николаевич, Вам пора». Анохин, встрепенувшись,
Полеты на истребителях были тоже интересными и волнующими. Их организовал сам Анохин в Летно-исследовательском испытательном институте, где он работал много лет. Нас не заставляли изучать устройство самолета и правила полетов, показали только, как катапультироваться, если будет такая команда. А потом мы улетали в зону, где проходили испытания самолетов, и пилот демонстрировал нам фигуры высшего пилотажа. Иногда даже он давал самим подержаться за ручку управления и попробовать выполнить какую-нибудь простую фигуру, например «бочку» или «боевой разворот», предварительно объяснив, как это делается. Нашим пилотом-инструктором был Леня Рыбиков. Тот самый, который хотел стать космонавтом, но потом раздумал из-за неопределенности перспективы. Порядки в институте были либеральные, и Леня после обязательной программы демонстрировал нам возможности самолета. Он заставлял самолет делать какие-то невероятные прыжки и развороты и при этом язвительно комментировал, подчеркивая, что это не космический корабль - здесь надо уметь управлять самому.
Анохин, несмотря на свой уникальный опыт, тоже был включен в эту часть программы. Он летал последним. Наверное, уход с летной работы он здорово переживал. Во всяком случае, когда у него первый раз появилась возможность снова взяться за штурвал, он, как говорится, «отвел душу». Мы видели, как самолет выруливал на взлетную полосу. Вопреки предписанию, Анохин сидел в передней кабине - на месте инструктора. Сидящий сзади Рыбиков поднял руки вверх, показывая нам, что он в управлении не участвует. Конечно, они нарушали инструкцию. У Анохина был большой перерыв в полетах, и передавать ему управление на ответственных участках не полагалось. Но Рыбиков был учеником Анохина. Доверие и уважение к учителю, видимо, взяли верх.
Мы наблюдали за взлетом. Видели, как самолет разогнался, оторвался от полосы и быстро растворился в небе. В зоне самолет пробыл на несколько минут больше, чем было запланировано. И вот над дальним концом полосы появляется темная точка, потом она обретает контуры самолета, снижается и... вместо того, чтобы сесть, самолет пролетает с большой скоростью низко над полосой в положении «вверх ногами» и снова исчезает в небе. Кто-то в изумлении произнес: «Ну, Сергей Николаевич дает!»
Мы не видели, как самолет садился и ждали Анохина еще около часа. Оказалось, что за этим трюком наблюдал начальник Летно-испытательного комплекса Гринев, - окна его кабинета выходили на летное поле. Он был взбешен и потребовал немедленно привести к нему экипаж. Когда Анохин и Рыбиков вошли в кабинет, Гринев был еще вне себя от злости. Увидев двух уважаемых им людей, Гринев стал подыскивать приличные слова. По-видимому, это давалось ему с трудом. Наконец, махнув в сторону Анохина рукой и обратившись к Рыбикову, он закричал: «Ну, этого старика уже не исправишь, но Вы, молодой человек, неужели не понимаете, что мне надоело Вас хоронить?» Летчики виновато понурили головы. Поняв, что добавить к сказанному нечего, Гринев их выгнал: «Пошли вон отсюда!» Летчики вышли, зная, что не правы, и ничуть не жалея о случившемся. Нам рассказал эту историю Рыбиков, Анохин о ней умолчал.
Подготовка продолжалась. Одновременно с нами готовились и военные космонавты по своим независимым программам, что было непостижимо для нормальной логики. Велась подготовка космонавтов без связи с организацией, которая создавала космические корабли, и даже в противоборстве с этой организацией. Как и следовало ожидать, наступил момент, когда пути двух готовящихся групп пересеклись. В программу подготовки входили тренировки по эвакуации экипажа с водной поверхности на случай, если посадка произойдет в океан или на море. А такие тренировки могли проводиться только на макете спускаемого аппарата, хозяином которого была наша организация. Макет использовался для проверки поведения аппарата на воде при разной степени волнения моря, а также для отработки инструкций по покиданию аппарата и по подъему его на борт судна.