Жизнь коротка
Шрифт:
Свет сливается в шар — массивный, раскаленный. Шар проваливается внутрь себя. Его температура поднимается до критического уровня. При 600 миллионов градусов занимаются ядра углерода. Образуются более тяжелые элементы. Когда топливо истощено, шар проваливается глубже; опять температура прыгает вверх, опять образуются более тяжелые элементы и, в свою очередь, поглощаются. Цикл повторяется, пока ядерная печь не производит железо. Ядерная реакция дальше не пойдет; огонь затухает. Без внешнего баланса реакции синтеза шар претерпевает окончательное разрушение. Температура достигает 100 миллиардов градусов. Все возможные ядерные реакции закончены.
Шар взрывается в последнем судорожном катаклизме. Его энергия рассасывается, поедается энтропией. Все это происходит за время не большее, чем требуется солнечному свету, чтобы достичь Земли.
— Как ты себя чувствуешь? — В поле зрения появляется Аманда, затмевая яркие лампы над головой.
— Чувствую? — Рот мой словно набит ватой.
— Чувствуешь.
— Сравнительно с чем?
— Ты молодец.
— Давлю на педаль газа, — говорю я.
Она сперва удивляется, потом начинает смеяться.
— Ничего, скоро пройдет. — Аманда выходит из поля зрения, и в мое лицо ударяет свет.
— Как же тормоза?.. — бормочу я. Меня разбирает смех. Что-то колет в руку.
Полагаю, Делани собиралась держать меня под присмотром в Нью-Мексико до предвкушаемой церемонии в Стокгольме. У меня не было на это времени. Подозреваю, что времени не было ни у кого. Аманду начали беспокоить мои периоды мрачного молчания; сперва она приписывала их лекарствам, затем двухнедельным проверкам, которым подвергали меня Делани и ее коллеги.
— К чертовой матери! — заявил я. — Надо бежать отсюда. — Кроме нас с Амандой, в комнате никого не было.
— Что?
— Каковы мои шансы?
Аманда улыбнулась.
— Можешь участвовать в конкурсе на долголетие.
— Я больше не пациент; я — подопытный объект.
— Так что теперь делать?
Под прикрытием темноты мы вышли из ЛФМ и полкилометра продирались через кустарник к шоссе. Там на попутке добрались до города.
Мне снятся пионы. Я вижу разноцветные, заполненные водородом шарики, вспыхивающие в ночи. Я вижу газетное лицо Лизы. Ее улыбка одновременно горда и печальна.
У Аманды полно пациентов и более чем достаточно собственных забот. Я несу свои кошмары Джеки Дентон в обсерваторию. Я делюсь с ней галлюцинациями, пережитыми в камере ускорителя. Мы смотрим друг на друга через маленькую комнатушку.
— Я рада, что ты поправляешься, Ник, однако…
— Дело не в этом, — перебил я и пустился в рассуждения, мешая в одну кучу лучи пионов, врачей, сверхновые, раковые опухоли, огненные шары и богов.
— Боги? — выхватила она. — Боги? Ты собираешься писать об этом?
Я кивнул.
Джеки смотрела на меня так, словно перед ней внезапно появился сумасшедший.
— Никому это теперь не нужно, Ник. Вся планета и так бурлит. Излучение новых может нарушить слой озона, вызвать мутации… Люди напуганы.
— Это только предположение.
— В переполненном театре не кричат «пожар!», — заметила она.
— Или в переполненном мире?
— Только не сейчас, — серьезно произнесла Джеки.
— А если я прав? — Я чувствовал усталость. — Что тогда?
— Сверхновая? Исключено! У Солнца просто нет такой массы.
— А новая?
— Возможно, — выдавила она. — Но это не должно случиться еще пару миллиардов лет. Звездная эволюция…
— …всего лишь теория, — закончил я. — «Не должно случиться» еще не значит «не случится». Взгляни сегодня вечером на небо.
Дентон молчала.
Мне следовало остановиться, но я не мог. Я должен был выговориться.
— Ты веришь в бога? Какого угодно?
Она покачала головой.
— А в концентрические вселенные, одна внутри другой, как китайские резные сферы из слоновой кости? — Ее лицо побелело. — Выбирай карту, — сказал я. — Любую наугад.
— Будь ты проклят! Заткнись! — Суставы рук, сжавших край стола, побелели, как ее губы.
— Очаровательно, — произнес я, не задумываясь о завораживающей силе слов, забывая, во что может обойтись вера.
Не думаю, что она специально свела свою машину с дороги. Я не хочу так думать. Разумеется, она ехала ко мне.
Может быть, сказала она.
Кошмары следует держать дома. И вот я стою на своей веранде в разгар полдня Земли. Не надо беспокоиться о разрушении озонового слоя и, как следствие, возможном раке кожи. Не надо беспокоиться о мутациях и генетическом ущербе. Жаль, что никто никогда не прочтет мою книгу о лечении пионами.
Все это — может быть.
«Солнце светит ярко» — мелодия погребально крутится у меня в голове.
Возможно, я ошибаюсь, вспышка утихнет. Возможно, я не умираю. Все равно.
Если бы сейчас со мной была Аманда, или я стоял бы у постели Джеки Дентон, или хотя бы у меня было время подойти к могиле Лизы среди сосен… Но времени нет.
По крайней мере я прожил сколько прожил по собственному решению.
Вот в чем секрет, Ник…
Ослепительный свет пожирает вселенную.
Альфред Бестер
УБИЙСТВЕННЫЙ ФАРЕНГЕЙТ
Он не знает, кто из нас теперь я, но мы знаем одно: нужно быть самим собой. Жить своей жизнью и умереть своей смертью.