Жизнь Маркоса де Обрегон
Шрифт:
Все это я привел для того, чтобы память Симонида не казалась искусственной и чтобы знали, что память увеличивается и усиливается только благодаря упражнению, как это видно на этих пастухах, потому что, будучи людьми грубыми, многие из них обладают такой же памятью, как и упомянутый. И в Мадриде есть один дворянин, по имени дон Луис Ремирес, [459] который, посмотрев представление какой-нибудь комедии, приходил домой и записывал ее полностью, не пропустив ни одной буквы и не ошибившись ни в одном стихе. Но есть различные виды памяти: одни запоминают слова, другие запоминают предметы. Например, Педро Мантуанский из бесконечного количества прочитанных им историй не только не забыл ни одной, но когда бы его ни попросили или когда ему приходится говорить о какой-либо из них, он так хорошо их помнит, словно сейчас читает их, и встречающиеся в них собственные имена, и стихи,
459
Дон Луис Ремирес. – Это лицо было известно в Мадриде, так как почти в тех же выражениях о нем говорил Монтальван, а Суарес де Фигероа сообщает любопытный рассказ, характеризующий театрально-литературные нравы эпохи: «Есть в Мадриде человек, обладающий огромной памятью. Зовут его Луис Ремирес де Арельяно; он сын благородных родителей и происходит из Вильяэскуса-де-Аро. Он запоминает целую комедию, прослушав ее три раза, и не делает ошибки ни в плане, ни в стихах. В первый день он обращает внимание на план пьесы, во второй запоминает разнообразие составных частей, а в третий – точность строф. Таким способом он запоминает любую комедию. В частности, он так запомнил «La dama boba», «El principe perfecto» и «La Arcadia» (пьесы Лопе де Вега), не считая других. Когда я был на представлении «El Gal^an de la Membrilla», в котором играл Санчес (популярный актер), то этот актер стал так явно сокращать и искажать роль, что его спросили о причине такого ускорения и сокращения. И он публично ответил, что в театре находится человек, – и указал его, – который в три дня запоминает любую комедию, и что он читает так плохо из боязни, чтобы тот не присвоил себе и эту пьесу. В театре поднялся шум, все потребовали прервать представление, и не было возможности продолжать его, пока Луис Ремирес не покинул театра» (цит. по: Rennert-Castro. Vida de Lope de Vega). Кража ненапечатанных пьес для постановки их в другом театре была распространенным явлением. Драматурги страдали от этого и материально, и тем, что их произведения иногда искажались до неузнаваемости. Лопе де Вега неоднократно говорит об этом. В предисловии к ХIII части своих комедий (Мадрид, 1620) он пишет о двух специалистах по краже комедий; один носил прозвище Memorilla (Маленькая память), другой – Gran Метопа (Огромная память); они прибавляли «к нескольким запомненным стихам бесконечное количество своих нелепых стихов, чем зарабатывали себе на жизнь, продавая их».
На все это аудитор молчал или очень восхвалял память, примеры которой я приводил. Поэтому он сказал, что искусственная память более была пригодна для тщеславия, чем для того, чтобы всегда утомлять себя ею и ради нее. И опять начав восхвалять меня, не зная, что это я и есть, он сказал, что очень желал бы познакомиться с Маркосом де Обрегон, во-первых, благодаря многим сведениям, какие он имел об его уме, а во-вторых, потому, что они были соседями по городам, так как он был из Каньете-ла-Реаль, [460] а Обрегон уроженцем Ронды. Он спросил меня, как выглядит Маркос, каков он в обхождении и в своем поведении, и я ответил ему:
460
Каньете-ла-Реалъ… – небольшое селение к северу от Ронды.
– Внешность у него такая же, как у меня, обхождение и поведение тоже одинаковы с моими, потому что, будучи столь большими друзьями, я подражаю ему, а он мне.
– Действительно, – сказал аудитор, – если он обладает такой же приветливостью, какую выказали вы, то он с полным правом пользуется той славой, какой наделяет его весь свет.
Всю дорогу аудитор выказывал мне большое внимание, так что обнаружил в этом путешествии наследственное и приобретенное благородство души, доброту и щедрость.
Мы проезжали по всей Сьерра-Морене, видя по пути необычайные вещи. Будучи столь большой, широкой и длинной, что она пересекает всю Испанию, Францию и Италию, пока не уходит в море в Константинопольском проливе, хотя и под различными названиями, она богата многим, что можно посмотреть и запомнить в ней. На песке мы увидели змею с двумя головами, чему аудитор удивился, говоря, что он слыхал об этом, но до сих пор этому не верил.
– Я даже и теперь не верю, – сказал я, – чтобы у одного тела было две головы.
Я заметил, что она не двигалась и не убегала от животных. Я сказал одному из проводников, чтобы он ударил ее палкой. Он это исполнил, и когда он ударил ее, она изрыгнула жабу, которую она заглотала уже до головы, оставшейся непроглоченной; таким образом рассеялось заблуждение, какое, вероятно, было у многих.
– Таково, вероятно,
– Я в это не верил, – сказал я, – до тех пор, пока не услышал от двух лиц, достойных доверия и почтенных, что около Куэнки, в местечке, называемом Алькантус, [461] когда упала печь для стекла, то нашли саламандру, прилепившуюся к самой ступке, где выбивается пламя. И так как это было лицо, заслуживающее доверия, то я поверил, и не заблуждаются те, кто всегда приводит это для сравнения.
461
Куэнка – город в Новой Кастилии; хотя во всех изданиях сохраняется написание Алькантус, надо считать его искаженным названием селения Алькантуд.
Глава XV
Так как человек по природе своей – животное общественное, стремящееся быть в компании, то аудитору так понравилось мое общество, что он ни на минуту не разлучался со мной в продолжение всего пути, какой мы могли совершать вместе. У него был и есть очень живой ум, так что все, что попадалось на глаза, побуждало его к очень вежливым вопросам, на которые я отвечал как мог и умел. И если какой-нибудь приличный человек присоединялся к нам, аудитор, по привычке своей профессии, задавал тому вопросы или давал повод, чтобы задавали ему, на что он очень любезно отвечал.
Пристал к нам один клирик из близлежащего местечка, и дорогой он читал свой молитвенник так громко, что его могли бы услышать пробковые и каменные дубы, так что он прерывал наш разговор, а сам он плохо выполнял свои обязанности. Аудитор спросил его:
– Разве нельзя было бы отложить это до ночи, чтобы совершать это в тишине и с потребным благочестием?
– О сеньор, – ответил клирик, – церковь возложила на нас эту обязанность, так что даже дорогой мы должны молиться. Почему она не предписала, чтобы клирик не молился дорогой, если он идет усталый и погруженный в мысли о своих делах и о цели своего путешествия?
– Потому, – ответил аудитор, – что церковь воспитывает клириков, чтобы они были не гонцами, а богомольцами.
– Хороший ответ, – сказал клирик, – но разве мог бы я во время пути прочесть этой ночью все завтрашние молитвы и добросовестно исполнить свой долг?
Аудитор спросил клирика:
– Если бы вам должны были сотню дукатов до Иванова дня, приняли бы вы их накануне вечером?
– Да, конечно, – ответил клирик.
– Ну, так то же самое делает Бог, – сказал аудитор. – Потому что выполнять раньше срока все, что касается обязанности и службы, это значит желать выполнить свою обязанность. А Бог такой хороший плательщик, что тоже всегда производит уплату раньше срока. [462]
462
Эту часть текста инквизиция предписала вычеркнуть; запрещение находится в Индексе, изданном в 1667 г.
Священник был очень удовлетворен этим.
Мы увидели наполовину остриженного юношу, [463] и когда нагнали его, – так как он шел не столь быстро, как наши животные, – аудитор его спросил:
– Куда ты идешь, парень?
Он ответил:
– К старости.
Аудитор: Я спрашиваю только, куда путь держишь?
Юноша: Путь меня держит, а не я его.
Аудитор: Из какой ты земли?
Юноша: Из земли Святой Марии всего мира.
Ауд ито р: Я тебя спрашиваю, в какой земле ты родился?
463
Получение тонзуры было подготовительной ступенью к принятию монашества.
Юноша: Я родился не в земле, а на соломе.
Аудитор: Хорошо ты играешь словами.
Юноша: Как бы хорошо я ни играл, я всегда проигрываю.
Аудитор: Этот парень, должно быть, рожден не так, как другие.
Юноша: Конечно нет, потому что никогда не беременел.
Аудитор: Я хочу сказать, что раз ты не говоришь, где ты родился, так, значит, ты, вероятно, не вышел из матери.
Юноша: Разве я река, чтобы выходить из берегов? [464]
Аудитор: Честное слово, у тебя не очень тупой язык.
464
Почти весь разговор аудитора с юношей построен на игре слов; в данном случае эта игра основана на трех значениях слова «madr'e»: «мать», «матка» и «русло реки».