Жизнь Маркоса де Обрегон

Эспинель Висенте

В это время, так как сестра моя уже достигла возраста, чтобы выйти замуж, а я был единственным наследником этого богатства, отец наш условился с одним очень богатым турком, у которого были сын и дочь нашего возраста, о взаимном обмене и женитьбе обоих детей. Это было общим желанием всего Алжира, потому что, хотя моя сестра и я обладали свободой и богатством, никто не мог упрекнуть нас, что мы дурно пользовались ими, и хотя мы были очень почитаемы, – она за свою красоту, а я как наследник всего богатства, – это никогда не мешало нам настолько, чтобы мы забыли о христианской свободе, которой нас обучил наш наставник. И для краткости рассказа о наших несчастьях, видя, что приближается время наших свадеб, благодаря которым мы должны были бы изгладить из наших душ пламенное желание, хранимое в наших сердцах, моя сестра и я – мы дождались, пока наш отец предпримет путешествие на восток, чтобы какой-нибудь добычей еще более обогатить нас в нашем новом положении. И когда галеоты

ушли в море, мы отправились в поместье и сообщили о нашем плане четырем невольникам-испанцам, двум туркам и шести итальянцам, очень хорошо знавшим все побережье Испании. Так как мать моя была спокойна и уверена, ибо сестра моя была со мной, то мы с наступлением ночи сели на судно и в величайшей тишине, сильно налегая на весла, поплыли с такой быстротой, что утром уже увидали берега Валенсии. Но когда мы столь счастливо плыли, нас захватил восточный ветер, который заставил нас спустить парус, и с такой яростью понес нас на запад, что мы уже не могли управлять судном. Над нами вздымались такие огромные горы воды, что тысячу раз мы оказывались погруженными в волны. А так как я и мои слуги были больше озабочены спасением моей сестры, чем нашим собственным, то один раз, ожидая гору воды, которая надвигалась, чтобы поглотить нас, сестра легла ничком на дно судна, а четверых, вставших так, чтобы сила волны не дошла до нее, волна поглотила, и больше они уже не появлялись. Мы отдали себя на волю неба, привязав сначала мою сестру так, чтобы ее не могли унести волны, даже если судно потерпит крушение. Неистовый ветер вырвал весла из рук гребцов, оставив их беспомощными. Видя, что только Бог может помочь нам, я приказал им бросить всякое сопротивление, потому что судно носилось по этим могучим волнам, как ореховая скорлупка, но держалось на поверхности. Один раз, заметив, что оно готово перевернуться, я обнялся со своей сестрой, что спасло мне жизнь, потому что волной унесло всех остальных, за исключением двоих, ухватившихся за борта судна. Ветер стал немного стихать, но поднятые неумолимым восточным ветром волны оставались столь же сильными в течение двух дней. Так мы носились пять или шесть дней, не имея возможности управлять судном и поесть чего-нибудь из того немногого, что у нас оставалось. Так как у нас не было ни весел, ни гребцов, то я вспомнил, что этот наш воспитатель, или невольник, сказал нам, что те, кто поручает себя Богу, приняв святое крещение, должны переносить бедствия с большим терпением и надеждой; и мы утешились этим. Моя сестра, придя в себя, начала с большой искренностью молиться по четкам, которые оставил ей Маркос де Обрегон – ибо так звали нашего наставника, – и в это время мы увидели ваш корабль. У нас не было намерения защищаться, ибо тех двух турок, убитых вашей доблестной рукой, мы везли с собой из-за их большого желания принять крещение. Наконец мы прибыли в страну христиан, где молим Бога, чтобы Он дал нам терпение и исполнил наше желание.

Он окончил свою речь, но сестра его не переставала проливать слезы с самого начала его рассказа. Растроганный и охваченный жалостью капитан сказал им:

– Если правда все то, что вы так трогательно рассказали, я дам вам свободу и верну все ваши драгоценности, – и прибавил: – Узнаете ли вы Маркоса де Обрегон, если увидите его?

– Как же мы сможем увидеть его, если он умер? – ответила девушка.

– Выйдите отсюда, – сказал капитан, – и посмотрите, нет ли его среди находящихся здесь мужчин.

Они были взволнованы и охвачены страхом и надеждой, и в особенности была потрясена девушка, потому что любовь напомнила ей прошедшее, а вера оживила ее пламенное желание увидеть того, кто был их наставником. Они вышли и, увидя меня, бросились к моим ногам, называя меня отцом, наставником и господином. Некоторое время я был так ошеломлен, что мог только удивляться, подтвердив, что все рассказанное ими было правдой. Успокоившись от такого внезапного потрясения, я заплакал вместе с ними, потому что радость обладает своими сладостными слезами, как скорбь – горькими.

Капитан был поражен этим случаем и, когда они успокоились, утешенные его словами и моим присутствием, сказал им:

– Богу было бы неугодно, чтобы я держал в плену христиан. Вы свободны, и вот ваши драгоценности, которых я был не обладателем, а только временным хранителем. – Среди драгоценностей я увидел четки, некогда подаренные мною девушке. – Пользуйтесь христианской свободой, раз вы были так счастливы, что достигли осуществления вашей заветной цели.

Радость, какую я испытал при виде этих двух дорогих существ, которые в моих бедствиях и пленении поддерживали и утешали меня, сделала меня – если можно так выразиться – вновь молодым. Потому что сердце в радости задерживает бег жизни, а радость, основанная на чем-нибудь хорошем, порождает мир в душе.

Я долго говорил с ними о моих бедствиях и об их радости, потому что, когда эти бедствия миновали, о них вполне можно вспоминать, ибо они вызывают в настоящем радость, соответствующую прошедшему злу. Добродетельные молодые люди были настолько обрадованы, увидя меня, что с их лиц исчезла

всякая печаль, порожденная перенесенным бедствием. Мы устроили их жизнь, оказав им помощь в осуществлении того, чего они так сильно желали, и была так заметна перемена в их внешнем поведении, что своей жизнью они послужили для всех нас примером.

Они отправились в Валенсию, чтобы отыскать родственников отца, и там жили в таком душевном покое, что, как я после узнал, окончили свою жизнь как великие образцы христианской добродетели.

Глава XVII

Я решил, что среди шума Малаги и всевозможных происшествий на суше и на море, вместе с приветливой общительностью людей, – причем меня в этом городе все знали, – нельзя было найти спокойствия, какого я желал и какое соответствовало бы моему желанию и осуществлению моего главного намерения. Я отправился в Сауседу-де-Ронда, где есть такие уединенные и скрытые места, что человек может там жить много лет так, что его никто не увидит и не встретит, если он сам этого не захочет.

Я оделся на дорогу как простой скромный человек, но чтобы не обошлось без беды, когда я пришел в Савинилью, [469] туда прибыли два турецких брига. Турки высадились на берег и захватили всех рыбаков и пастухов, каких они там нашли, потому что, хотя и были поданы сигналы, мы их не заметили, пока не попались маврам, которые нас со связанными руками доставили на корабли. Но так как они чувствовали себя полными господами на море и на суше, они были беззаботны и стали начинять себя вином, найденным в одной рыбачьей хижине, так что все или большая часть их опьянели. В это время на них напали пришедшие по набату люди из Эстепоны и Касареса [470] и другие, жившие поблизости. Много турок было захвачено в плен и убито; очень немногие спаслись бегством. Мы, находившиеся связанными на бригах, просили стражу, чтобы нас развязали и спустили на сушу, если они хотят спасти себе жизнь. Они это сделали, и это помогло им самим спастись; потому что один пастух, человек сильный и отважный, развязав себя зубами, схватил весло, как будто это был локоть для меры, и, размахивая им, заставил развязать нас и спустить на берег.

469

Савинилья – селение на берегу Средиземного моря.

470

Эстепона – приморский город; Kаcapec – город в предгорьях Сьерра-Бермехи.

Я был огорчен, вновь вспоминая о своих бедствиях на море и на суше. Однако, как ни многочисленны они были, я всегда встречал сострадание и сочувствие, как и теперь, потому что, увидя меня, ко мне подошел старик по возрасту, однако здоровый и сильный в своих действиях отважного человека, житель города Касареса, которого называли Авраамом по человеколюбию, [471] потому что его дом и имущество всегда были доступны для странников и путников. Он обратился ко мне со словами:

471

Намек на рассказ из Библии (Бытие, 18) о том, как Авраам приютил странников.

– Хотя сочувствие всегда побуждает меня к подобным поступкам, но сейчас, как мне кажется, оно заставляет меня сделать это более настойчиво, чем в других случаях, так как я вижу вас опечаленным и в преклонном возрасте. Идите за мной в мой дом, который, хотя и беден имуществом, очень богат добрым желанием, и в нем не найдется никого, кто не был бы так же искренне склонен к сочувствию, как и я. Не только моя жена и дети, но и слуги и невольники, – ибо гостеприимство хорошо тогда, когда оно единодушно и основано на любви всех.

– Как зовут того, – спросил я, – кто выказывает столько сочувствия ко мне? Потому что помимо милосердия, так озаряющего вас, есть во мне иная высшая сила, которая воспламеняет мое сердце любовью к вам.

– Я человек, – ответил он, – не известный по каким-либо своим блестящим качествам, довольный тем положением, какое дал мне Бог, благонамеренный бедняк; я не завидую ни чужому благу, ни высокому положению, которое обыкновенно очень ценится. Я обращаюсь с высшими с простотой и смирением, с равными – как брат, со всеми подчиненными – как отец. Я радуюсь, когда нахожу своих коров в хорошем состоянии, я вырезаю соты в моих ульях, разговариваю с пчелами, словно бы они были люди и понимали меня. Я не осуждаю того, что делают другие, потому что все мне кажется хорошим. Если я слышу, что о ком-нибудь говорят дурно, я перевожу разговор на предмет, который может отвлечь от этого. Я делаю добро, насколько могу, пользуясь тем немногим, что имею и что на самом деле больше заслуженного мною, и так веду я жизнь спокойную и без вражды, разрушающей жизнь.