Жизнь Микеланджело
Шрифт:
Вслед за проектом памятника Юлию II рухнул проект гробницы Медичи. 25 сентября 1534 г. Климент VII умер. Микеланджело, на его счастье, не было! в то (время во Флоренции. Уже давно жил он там в беспокойстве, так как герцог Алессандро Медичи его ненавидел. Не питай он такого уважения к папе [206] , он велел бы убить Микеланджело. Враждебность его еще обострилась после того, как Микеланджело отказался содействовать порабощению Флоренции и не захотел возводить башню, которая господствовала бы над городом: черта мужества, показывающая, насколько велика была в этом робком человеке любовь к родине. С этих пор Микеланджело всего ожидал со стороны герцога, и когда Климент VII умер, он своим спасением был обязан исключительно случаю, которому угодно было, чтобы он в ту минуту находился вне Флоренции [207] . Он туда больше he вернулся. Ему не пришлось больше ее увидеть. Вопрос о капелле Медичи отпал, она никогда не была окончена. То, что нам известно под этим именем, имеет лишь отдаленное отношение к тому, о чем мечтал Микеланджело. До нас дошел, самое большее, скелет стенных украшений. Не только Микеланджело не окончил даже половины статуй [208] и картин, которые он задумал [209] , но, когда позднее ученики старались восстановить и восполнить его замысел, он не был даже в состоянии сказать им, в чем этот замысел состоял [210] : такоЕо было его отречение от всех начинаний, что он все позабыл.
206
Не
207
Кондиви.
208
Частично Микеланджело исполнил семь статуй (два надгробия Лоренцо Урбинского и Джулиано Немурского и Мадонну). Он не начинал четырех статуй Рек, как хотел сделать, и предоставил другим фигуры для гробниц Лоренцо Великолепного и Джулиано, брата Лоренцо.
209
Вазари 17 маота 1563 г. спрашивал у Микеланджело: в каком роде замышлял он стенную роспись?
210
Не знали даже, куда поместить уже готовые статуи, ни того, какие статуи предполагались им для помещения в ниши, остававшиеся пустыми. Тщетно Вазари и Амманати, которым Козимо I поручил окончить произведение, начатое Микеланджело, обращались к нему: он ничего больше не помнил. «Память и рассудок убежали вперед, — писал он в августе 1557 г., — чтобы ждать меня на том свете».
23 сентября 1534 года Микеланджело вернулся в Рим, где ему суждено было остаться до самой смерти [211] . Он покинул его за двадцать один год перед тем. За эти двадцать один год он сделал три статуи для неоконченной гробницы Юлия II, семь неоконченных статуй для неоконченной гробницы Медичи, неоконченное преддверие Лауренцианы, неоконченного Христа для святой Марии — на — Минерве, неоконченного Аполлона для Баччо Валори. Он потерял свое здоровье, свою энергию, свою Есру в искусство и в родину. Он потерял брата [212] , которого любил больше других. Он потерял отца, которого обожал [213] . В память того и другого он сотворил поэму, полную изумительной скорби, неоконченную, как и все, что он делал, всю горящую желанием умереть:
211
Микеланджело получил римское гражданство 20 марта 1546 г.
212
Буонаррото умер от чумы в 1528 г.
213
3 июня 1534 г.
214
Стихотворения, LVIII.
Ничто не удерживает его больше на земле: ни искусство, ни честолюбие, ни нежность, ни надежда, какая бы ни была. Ему шестьдесят лет, жизнь его кажется оконченной. Он одинок, он не верит больше в свои произведения; у него тоска по смерти, страстное желание вырваться наконец от этих «перемен существа и желаний», от «неистовства часов», от тирании «необходимости и случайности».
Увы, увы, как правды мало И в днях бегущих и в зерцале целом, Что взгляды пристальные отражает! Беда тому, кто шаг свой замедляет, Как сделал я, — а время было мало, И оказался в возрасте столь зрелом, Что ни раскаяться в порыве смелом, Ни столковаться с смертью не могу я. С самим собой враждуя, Я слезы лью, не облегчая бремя: Зло худшее — потерянное время. Увы, увы, и даже озираясь На прожитое, я не нахожу там Ни часа, чтоб был дан мне в обладанье! Надежды ложные, мечты, желанья, — Любя, пылая, плача, содрогаясь, Всем страстным заплатил я дань минутам, Как жертву, бросили меня всем путам Вдали от правды ясной, Средь темноты ужасной, —» И время-то тогда казалось малым: Продлись оно — я был бы все ж усталым. Иду, увы, куда и сам не знаю, И я боюсь, что время прохожденье Я вижу лишь с закрытыми глазами, Иль листья и кора сменились сами. Смерть и душа по отношенью к раю Мое испытывают положенье. О, если б в заблужденьи Я был по божьей воле! В том ада доля, Что, видя благо, отдал злому дань я. Теперь осталось мне лишь упованье [215] .215
Стихотворения, XLIX.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОТРЕЧЕНИЕ
I
ЛЮБОВЬ
I' me la morte, in te la vita mia. Я — смерть себе, и жизнь моя — в тебе лишь [216] .
Тогда в этом опустошенном сердце, отказавшемся ото всего, что его живило, подымается новая жизнь, вновь зацветает весна, любовь зажигается более светлым пламенем. Но в любви этой не было уже почти ничего эгоистического и чувственного. Это было мистическое юбожание красоты некоего Кавальери. Это была религиозная дружба с Витторией Колонна, — страстное общение двух душ в боге. Наконец это была отеческая
216
Стихотворения, LIХ.
Любовь Микеланджело к Томмазо деи Кавальери легко может смутить ограниченные умы (нравственные или безнравственные). Даже в Италии конца Возрождения она рисковала вызвать досадные толкования. Аретино делал по поводу ее оскорбительные намеки [217] . Но оскорбления со стороны таких людей, как Аретино (а они всегда найдутся), не могут достигнуть до Микеланджело. «Они создают в своем сердце Микеланджело из того материала, из которого создано их собственное сердце» [218] .
217
Внучатный племянник Микеланджело в первом издании «R'me» 1623 г. не осмелился напечатать стихи, посвященные Томмазо деи Кавальери, в подлинном виде. Он представил дело так, как будто они обращены к какой-то женщине. Вплоть до недавних работ Шефлера и Симмондса, Кавальери считался вымышленным именем, под которым скрывалась Виттория Колонна.
218
Письмо Микеланджело к неизвестному лицу (октябрь 1542 г.). Письма, изд. Миланези, CDXXXV.
Не было души чище души Микеланджело. Ни одна душа не имела о любви понятия более религиозного.
«Я часто слышал, — говорит Кондиви, — как Микеланджело говорил о любви; те, которые присутствовали при этом, находили, что рассуждал он совершенно так же, как Платон. Что касается до меня, то я не знаю, как Платон рассуждал по этому поводу, но, находясь с Микеланджело в столь продолжительных и близких сношениях, я прекрасно знаю, что из уст его исходили речи в высшей степени достойные почтения и способные угасить в молодых людях беспорядочные желания, которые их волнуют».
Но в этом платоническом идеализме не было ничего литературного и холодного; он соединялся с неистовством мысли, которое делало Микеланджело добычей всего прекрасного, что встречалось ему — на пути. Он сам знал это и высказал однажды, отклоняя приглашение своего друга Джаннотти:
«Когда я вижу человека, обладающего каким-нибудь талантом или умственным дарованием, человека, который умеет что-нибудь делать или говорить о чем-нибудь лучше остальных людей, я чувствую потребность влюбиться в него, и тогда я отдаюсь ему всецело, не принадлежа уже себе… Вы все так богато одарены, что я потеряю свою свободу, прими я ваше предложение; каждый из вас похитил бы у меня кусочек меня самого. Все, вплоть до танцора или музыканта на лютке, могут сделать со мною все, что им угодно, если они достигли совершенства в своем искусстве. Вместо того, чтобы отдохнуть, укрепиться, развлечься в вашем обществе, у меня душа будет растерзана и пущена по ветру, так что в течение многих дней после этого я не буду знать, в каком мире я движусь» [219] .
219
Донато Джаннотти; «Dialogi», 1545 г.
Если его до такой степени покоряла красота мыслей, слов или звуков, насколько более должна была побеждать его красота тела!
Могущество прекрасных лиц мне — шпора. Утехи высшей в мире я не знаю… [220]Для этого великого создателя удивительных форм, бывшего в то же время великим верующим, прекрасное тело было божественно, — прекрасное тело было самим божеством, являющим себя через покровы плоти. Как Моисей к Неопалимой купине, он приближался к нему с трепетом. Предмет его обожания поистине был для него, как он сам выражался, «Идолом». Он распростирался у его ног; и это добровольное унижение великого человека, которое было в тягость самому Кавальери, было тем более странно, что часто у прекрасноликого идола душа была пошлой и презренной, как, например, у Фебо ди Поджо. Но Микеланджело ничего не замечал… Действительно ли он ничего не замечал? Он не хотел ничего замечать; в своем сердце он доканчивал начатую статую.
220
Стихотворения, CXLI.
Самым первым по времени из этих идеальных возлюбленных, из этих живых грез был Герардо Перини, — около 1522 года [221] . Затем, в 1533 году, Микеланджело влюбился в Фебо ди Поджо, а в 1544–м [222] в Чеккино деи Браччи, Таким образом, привязанность его к Кавальери не была исключительной и единственной; но она была длительной и достигала высокой степени восторженности, которую до известной степени делала законной не только красота, но и нравственное благородство друга.
221
Нападки Аретино были направлены главным образом против Герардо Перини. Фрей опубликовал несколько писем от него, очень нежных, относящихся к 1522 г. «…che aven о di Voi letterа, mi paia chon esso voi essere, che altro desiderio non о».(«Когда я получаю письма от вас, мне кажется, я нахожусь с вами, что и составляет мое единственное желание».) Он подписывается: «vostrо come figliuolo» («ваш как бы сын»). К нему, повидимому, обращено прекрасное стихотворение Микеланджело по поводу горечи разлуки и забвения:
Здесь место удивительного лова: Амур и сердце взял и жизнь в придачу. Здесь взоры обещали мне удачу, Они ж ее обратно взять готовы; Здесь наложил и снял с меня оковы; Здесь бесконечному я предан плачу. Из камня тот, через кого утрачу Себя навек и не найду уж снова.(Стихотворения, XXXV.)
222
Генри Тоде в своей работе: «Michel Angelo und das Ende der Renaissance» не может устоять против желания конструировать как можно лучше своего героя, хотя бы в ущерб истине, и потому размещает дружбу с Герардо Перини и дружбу с Фебо ди Поджо в восходящем порядке, как подготовительные ступени к дружбе с Томмазо деи Кавальери, не будучи в состоянии допустить мысли, чтобы Микеланджело от любви более совершенной снова опустился до влечения к какому-то Фебо. Но в действительности Микеланджело уже более года был знаком с Кавальери, когда он влюбился в Фебо и писал ему смиренные письма (в декабре 1533 г., согласно Тоде, или в сентябре 1534–го, согласно Фрею), а также бессмысленные и безумные стихотворения, где он играет именами Фебо и Поджо (Фрей, CHI, CIV), — письма и стихотворения, на. которые бездельник отвечал просьбами о деньгах (см. Фрей, издание стихотворений Микеланджело, стр. 526). Что касается до Чеккино деи Браччи, приятеля друга Микеланджело Луиджи дель Риччо, то Микеланджело познакомился с ним только через десять лет после Кавальери. Чеккино был сыном флорентийского изгнанника и умер молодым в Риме в 1 544 г. Микеланджело написал в память его сорок восемь надгробных эпиграмм, полных идолопоклоннического идеализма, если можно так выразиться, из которых некоторые отличаются возвышенной красотою. Может быть, это самые мрачные стихи, какие писал когда-либо Микеланджело.
Навек со смертью мне пришлось сдружиться, Вам — друг на час. Чем большей красотою Пленял я здесь, тем больших слез я стою.
Уж лучше бы на свет мне не родиться. (Стихотворения, LXXIII, 29.) Что жив я был, камням лишь, охватившим Меня, известно. Вспомнит кто, — мечтою Я покажусь, так быстро смертью злою Все бывшее уж кажется небывшим. (Стихотворения, LXXIII, 22.) Напрасно плачущие ожидают, Кропя слезой гробницу мне и кости, Что зацвету я снова на погосте; Нет, мертвые с весной не воскресают. (Стихотворения, LXXIII, 21.)