Жизнь начинается сегодня
Шрифт:
— Врет мальчишка! — угрюмо сказал рыжебородый. — Какой он может быть свидетель, он — несовершенных лет!
— А в чем же свидетельствовать он не может? — вцепился следователь в арестованного. — В чем?
— Не знаю... — смешался тот. — Ваше дело...
Следователь усмехнулся и предложил Фильке рассказывать, что он знает.
У Фильки зардели уши. Он набрал полную грудь воздуха и начал говорить. Он рассказывал, как он ехал верхом за болтами, как встретил этого мужика на дороге, как они стали разговаривать.
— Ну, а дальше? — с легким нетерпением спросил следователь.
Филька переминулся с ноги на ногу и опустил глаза.
— Калач... с салом. Угощал он меня...
Рыжий метнул в Фильку свирепым взглядом. Веселые огоньки сверкнули в глазах следователя.
— Та-ак... — протянул он, обращаясь к рыжему. — Так, значит, Феклин, вы настаиваете, что никогда не бывали в окрестностях села Суходольского? Настаиваете?
— Настаиваю!.. — угрюмо и непреклонно ответил допрашиваемый. — А что мальчишка врет, так его, может, подучили! Я его впервые в глаза вижу!
— Ай, врет! ай, вруша какой! — вскипел и загорелся весь Филька. — Пошто ты обманываешь? Ведь ты меня угощал калачом? Угощал?..
Остановив Фильку, следователь тихо и раздельно спросил Феклина:
— Скажите, Феклин, у вас родственники имеются в городе? Кто они и чем занимаются?
Самоуверенность чуть-чуть дрогнула у допрашиваемого.
— Имеются... брат у меня...
— А чем он занимается?
— Робит на постройке. Плотником.
— И сейчас, — подчеркнул следователь слово «сейчас», — он там работает?
— Угу! — промычал Феклин, тряхнув головой.
— Ладно, — махнул рукою следователь, и Феклина увели.
Ни Василий, ни Филька, которых следователь тоже отпустил домой, не поняли, при чем тут брат Феклина, работающий плотником где-то в городе, и почему рыжий явно обеспокоился, как только следователь спросил его о брате. Оба в тот же день вернулись домой и вошли в горячую жизнь полей и всего, чем наполнены были те дни в коммуне.
Глава тринадцатая
Влас немного лукавил, когда говорил соседям по работе, что он на проценты не шибко горазд считать. Он хорошо знал счет процентам и, вызвавшись нажать на свою работу так, чтобы вместо одного урока один с четвертью вышло, хорошо понимал, что это выйдет сто двадцать пять процентов задания.
Эти сто двадцать пять процентов он показал в первую же пятидневку.
Вечером, накануне выходного дня, на красной доске впервые появилось имя Власа. Он не заметил бы этого, но Андрей задержал его по окончанию работы и подвел к доске. Белые буквы четко сияли на красном поле. Белые буквы показались Власу незнакомыми.
— Вот, видишь, — посмеиваясь лукавыми глазами, сказал Андрей, — отличился ты. Если продержишься на таких процентах, крепким ударником покажешь себя. Поздравляю.
Скрывая вспыхнувшую в груди гордость, Влас внешне равнодушно ответил:
— Я работы не боюсь.
— Об этом никто не спорит. Кабы боялся, так не выгрохал бы сто двадцать пять!
Савельич в бараке встретил Власа широкой улыбкой:
— Ага! Прописали тебя на красное! Заслужонный ты теперь, Медведев! Можешь домой, парню своему, отписать: мол, на красной доске тятька, не как-нибудь!
— А зачем я стану им туда писать?
— Чудак! А как же! Им, думаешь, не лестно будет, что у тебя такая положения? Этим, дорогой мой, надобно дорожить.
— Никогды я работой не хвастался, — похвалился Влас.
— Хвастаться и не надо. Напиши рядышком с поклонами, а то и пониже, вот и все.
Савельич лукаво посмеивался. Но смех его не обижал Власа. Смех этот был добродушен и ласков. И Влас в этот вечер, как никогда, почувствовал себя хорошо в бараке, вдали от дома и семьи.
Просыпаясь на следующее утро и с удовлетворением сознавая, что день этот принадлежит целиком ему, Влас обдумывал, что бы ему предпринять в свободное время. И словно отвечая на его мысли, Савельич крикнул ему со своей койки:
— Проснувшись? Ну, добре! Слышь, давай мы с тобой седни в баньку спутешествуем! Люблю вольготно попариться. Пойдешь?
— Пойду, — согласился Влас.
Они пошли спозаранку в баню. И там в белесой мгле горячего пара, в плеске и шуме льющейся воды, в шлепаньи босых ног и в кряке и радостных стонах парившихся на верхнем полке любителей они оба отошли душою, размякли, стали ближе друг к другу, роднее и снисходительней.
Отдыхая после полка в предбаннике, они умиротворенно отдувались, поглаживали себя по груди, по бокам, говорили приятные и легкие слова.
— Ох, смерть понутру мне высокий пар, — говорил Савельич. — Инда до печонки прогревает! Больша-ая польза мне от пару.
— Пар, как говорится, костей не ломит. От него даже в мозгах разъяснение бывает. Будто думки свои промоешь в горяченькой воде.
— Ладно мы с тобой полакомились банькой. Теперь бы квасу холодного, домашнего, чтоб с ледком, а?
— Хорошо бы, — согласился Влас. — У меня Марья мастерица квасы ставить.
— Это хорошо. Вот поедешь домой, напоит она тебя кваском! Угостит!
— А я, может, домой покеда еще и не собираюсь, — возразил Влас. Но на этот раз возразил менее уверенно, чем прежде.
— Ну, от дому, брат, не отрекайся! Дом, он всегда родной!.. Конечно, что и говорить, ты и тут теперь до своей линии дойдешь, потому поставил ты себя, видать, хорошо. И все-таки дома горазд лучше.
Влас промолчал.