Жизнь ни во что (Лбовщина)
Шрифт:
Пошли к лбовской землянке. Кроме Стольникова, там было еще двое ребят. Уселись у костра, над которым варился котел с мясом, и стали знакомиться.
– Я пить хочу, - сказал Змей.
– И я, - добавил Гром.
– Пойдем, - проговорил Лбов, - я тоже хочу. Входи в землянку, там ведро.
Распахнули дверь, первым вошел Гром. Он пил долго, молча, потом подал ковш Демону и хотел выйти, но взгляд его упал на угол, на груду наваленной сухой листвы, служащей вместо постели Лбову, и на окутанную красным, густо пересыпанным цветками, платком Женщину. Он перевел глаза на Лбова и спросил
– У тебя женщина?
– Он сделал небольшое, едва заметное ударение на последнем слове.
А Змей наклонил голову и, неопределенно улыбаясь, добавил вполголоса:
– Женщина в цветном платке, это твоя любовь?
– У меня любовь к бомбам, а не к бабам... и заткните ваши глотки.
В эту минуту в землянку вошел один из ребят и сказал, волнуясь:
– На опушке, возле дороги, знаешь, что возле ключа, костров там тьма, ингушей, должно быть, штук с полсотни остановилось... Это неспроста, они чего рыщут.
– Неспроста, - согласился Лбов и замолчал.
По лицу его забегали черточки, и казалось, что мысли его напряженной головы проливались рывками через складки морщин лба.
– Неспроста, - повторил он.
– Ты, ты и ты, - показал он пальцем на нескольких человек, - вы все - марш вперед, слушайте и следите... Нужно, чтобы они не столкнулись сегодня с нами. Сегодня, - он подчеркнул это слово, - сегодня нам нужно отдохнуть.
Через час, за исключением дозорных, высланных к ключу для наблюдения за расположившимся отрядом, все крепко спали.
Змей проснулся от того, что кто-то слегка задел его за руку. Он открыл глаза и на фоне окошка, чуть мерцавшего звездным светом, увидел темный силуэт женщины.
"И чего не спит баба", - подумал он и закрыл опять глаза.
Женщина накинула платок, осторожно отворила дверь и вышла. Возле землянки она остановилась и прислушалась. Было прохладно и тихо. В кустах что-то хрустнуло, женщина вздрогнула и заколебалась, но потом оглянулась еще раз и быстро исчезла в лесной темноте.
7. Этой же ночью
И в тот же день, когда Лбов встретился с боевиками, хорунжего Астраханкина вызвали в жандармское управление, где сообщили ему, что, по имеющимся у них сведениям, ко Лбову и Стольникову присоединились пятеро сормовских рабочих и всей шайкой была ограблена дача князя Абамелек-Лазарева. Еще ему по секрету сказали о шифрованной телеграмме из Петербурга с сообщением, что несколько террористов выехало на присоединение к шайке.
– Надо уничтожить в самом зародыше, - сказал жандармский подполковник, - а то знаете, чем это попахивает? И так за последнее время вокруг чертовщина какая-то твориться начинает. Особенно в Мотовилихе: рыскают какие-то подозрительные типы, собираются в кружки, чего-то шепчутся. А полиция... а полиция, чтоб ей неладно было, только портит авторитет государственной власти - два раза Лбов перестрелку среди улицы затевал, он один, а их двое, либо трое, - отстреляется и уйдет. Это не человек, а черт какой-то! Вы знаете, если эдакому человеку да шайку, так тут может такое, такое выйти...
– подполковник запнулся, подыскивая подходящее слово, и несколько раз покрутил пальцем, вырисовывая в воздухе какую-то петлю.
– Ну, в общем,
Он был зол, потому что еще утром он получил от начальства весьма сухую телеграмму, в которой указывалось, что с Лбовым давно бы пора было, пожалуй, покончить.
Астраханкин вышел на улицу возбужденный и энергичный. Он прошел по Оханской до дома, где жила Рита, и завернул к ней.
Рита встретила его приветливо, но сквозь матовую кожу щек проглядывала нездоровая, нервная бледность, и вообще вид у нее был усталый и утомленный. Она попросила Астраханкина в гостиную и, скучая, слушала, как он говорил ей что-то - что, она, по обыкновению, не разобрала, так что он обиделся даже немного.
– И отчего это вы, Рита, за последнее время такая?
– спросил он.
– Какая?
– Не... не такая, как раньше.
– А какая я была раньше?
– Ну, вы сами знаете, теперь к вам подступить страшно, даже руку у вас поцеловать и то как-то неудобно.
Рита устало протянула ему руку и сказала спокойно и лениво:
– Ну, целуйте, если вам это нравится.
Астраханкин вспыхнул.
– Я хочу, чтобы это вам нравилось. И что это, в самом деле? Я сегодня вечером уезжаю, у меня, вероятно, со Лбовым схватка будет, может быть, пулю в лоб получу, черт его знает, а вы хоть бы на сегодня переменились!
Она плавно спустила ноги с дивана, откинула кудрявую болонку и быстро схватила его за руку.
– Вы с лбовцами?..
– Да, я. Я только что получил задание, - заговорил он, думая, что эта оживленность вызвана опасением и страхом за его судьбу.
– Вы с лбовцами, - повторила она, - вы должны обязательно захватить его. Слышите, об этом я вас прошу, и если не для охранки, так сделайте это для меня. Я так... я так ненавижу...
– начала было она и замолчала, потому что заметила, что зашла слишком далеко, и потому, что Астраханкин, удивленный такой горячностью, посмотрел на нее и спросил недоумевая:
– И что это за фантазия? Вам-то что до него, Рита? И почему это именно вы ненавидите его?
Рита не ответила. Она поднялась с дивана, откинула назад слегка растрепавшиеся волосы и сказала:
– Возьмите и меня с собой.
– Вы с ума сошли, - ответил Астраханкин, тоже поднимаясь.
– Возьмите и меня, - упрямо повторила Рита, - моя Нэлла не хуже вашего Черкеса, и я не буду вам мешать.
– Вы шутите, Рита, вам-то куда и зачем... да это невозможно, разве я могу рисковать брать с собой на такую операцию женщину. Женщину, гм... кашлянул он, - да еще такую хорошенькую.
Но Рита даже не оборвала его, как всегда в этих случаях. Она засмеялась и приветливо пожала ему руку, прощаясь.
Когда он ушел, Рита больше не скучала. Рита достала карту окрестностей Перми, долго и внимательно рассматривала ее, но ничего толком не поняла. Тогда она позвонила и сказала горничной:
– Передайте Егору, чтобы Нэлла была напоена, накормлена и оседлана.
– Сейчас?
– спросила та, почтительно наклоняя голову.
– Нет, - ответила Рита, удивляясь про себя недогадливости горничной. Нет, не сейчас, а к семи часам вечера.