Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
Среди химических вопросов, которые меня волновали более всего, был вопрос о производстве связанного азота: аммиака, цианамида. Подготовка к разрешению этой проблемы была начата мною еще во время войны, и с этой целью» при Химическом Комитете была образована специальная комиссия под председательством Дмитрия Петровича Коновалова, куда были приглашены наиболее выдающиеся электротехники и энергетики, как проф. Мицкевич, проф. Ломшаков и др. После войны по моей же инициативе при Главхиме ВСНХ была создана под моим председательством «Комиссия связанного азота», куда входили следующие лица: я, как председатель, проф. Фокин, проф. Мицкевич, Андреев, Деханов, Вуколов. Комиссия собирала все литературные материалы и имела в виду поставить опыты по производству синтеза аммиака и цианамида. Я помню мой разговор по этому вопросу с Иваном Ник. Смирновым (расстрелян в 1936 году), который в то время был назначен начальником Главного Военно-Технического Управления, состоящего в ведении ВСНХ. Я об’яснил ему, какое громадное значение имеет установка у нас производства аммиака из азота и водорода для целей обороны и для сельского хозяйства, и настаивал на необходимость принять все
«Какой Вы, Владимир Николаевич, большой патриот», — отозвался Смирнов.
Мой голос не остался гласом вопиющим в пустыне, и в ВСНХ, а, главным образом, в Госплане и Химическом Отделе, по инициативе заведующего отделом, Василия Петровича Кам-золкина, была образована комиссия по выработке плана производства азотистых соединений, как для военных, так и для мирных целей. Я принял живое участие в этой комиссии, и, пользуясь ее материалами, решил поднять в Президиуме ВСНХ этот вопрос, осветив его с различных точек зрения. С этой целью я подал особую докладную секретную) записку Дзержинскому с просьбой рассмотреть ее в закрытом заседании Президиума. В своей записке я обратил внимание на совершенную нецелесообразность уничтожения Главного Химического Управления, произведенного 2 года тому назад: химическая промышленность осталась без надзора и не только не развивается, но даже ее восстановление не совершается так, как это следовало бы ожидать. Развитие химической промышленности связанного азота сейчас является краеугольным камнем всей обороны страны, и здесь всякое промедление в высокой степени опасно и преступно. В случае войны мы останемся без самого необходимого сырья для приготовления взрывчатых веществ и пороха, так как несомненно будем отрезаны от Чили, поставщика селитры. В заключение я предлагал сейчас же учредить в ВСНХ Главный Химический Комитет, сосредоточить в нем все вопросы химической промышленности и дать ему задание в краткий срок, представить в Президиум соображения о постройке у нас заводов связанного азота. Я помню, что мне пришлось напомнить Дзержинскому о поданной мною ему докладной записки и просить его поскорее внести ее на рассмотрение Президиума. После этого напоминания моя записка была рассмотрена в секретном заседании Президиума. Президиум единогласно постановил привести немедленно в исполнение все выдвинутые мною вопросы, а некоторые члены предложили даже сейчас-же назначить меня председателем этого Химического Комитета. Это предложение я категорически отклонил и заявил, что раз химическими делами ведал член Президиума Юлин, то следует ему же поручить организацию Химического Комитета. Я же с своей стороны, конечно, охотно буду консультировать по всем химическим вопросам.
После этого исторического заседания, хотя приказ о формировании Химического Комитета еще не был отдан, Юлин приступил к выполнению тех задач, которые должны были быть в ведении этого высшего химического органа. Понятно, что главным вопросом в химической промышленности являлось установление у нас синтеза аммиака .из азота воздуха и водорода, и производства цианамида кальция. При обсуждении этих вопросов выяснилось, что для правильного решения вопроса необходимо ознакомиться с различными установками синтеза аммиака заграницей и потом выбрать ту, которая могла бы быть построена в кратчайший срок и, конечно, являлась бы наиболее рациональной. Для этого обследования было решено послать меня заграницу. Эта задача совпала с другим не менее важным делом, касавшимся тоже обороны страны, а именно с выясненим вопроса о методах изготовления ядовитых газов, которые должны были быть установлены на наших заводах согласно контракту, заключенному между нашими и германскими правительствами. Доктор Штольценберг, как сказано было выше, являясь поставщиком германского правительства, должен был дать полный отчет о> произведенных опытах и показать пробные установки. Для выполнения этой важной задачи была командирована особая секретная комиссия под председательством члена Коллегии Внешторга Владимира Захаровича Турова, Д. С. Гальперина, секретаря нашей комиссии Гуревича и меня; три члена комиссии были партийцы и только я был беспартийным. Таким образом в эту командировку на меня возлагались две важные задачи; вопрос о связанном азоте и изготовление ядовитых газов.
8-го мая наша комиссия выехала из Москвы; в столицу Германии мы прибыли как раз накануне избрания Гинденбурга президентом германской республики; злые языки тогда говорили, что он был избран голосами домашних хозяек. В 1925 году Берлин выглядел совершенно иначе, чем за два года перед тем: порядок, чистота, публика была хорошо одета, не наблюдалось никакого недостатка в продовольствии. В это время немцы дали нам кредит в 300 миллионов золотых марок для того, чтобы мы могли заказывать на их заводах необходимые машины и оборудование наших фабрик.
Первое время я был занят делами комиссии. На следующий же день после нашего прибытия в Берлин начались бесконечные заседания с немецкими представителями для выяснения положения дела у нас на Самарском заводе, а потом дебаты с Штольценбергом относительно его опытов по изготовлению ядовитых газов. После нескольких дней пребывания в Берлине, вся комиссия отправилась в Гамбург для продолжения обсуждения планов производства и для ознакомления с результатами, полученными на заводе Штольценберга. Доклад последнего о результатах получения иприта на его полуфабричной установке совершенно не удовлетворил ни меня, ни Гальперина. Мы задали ему ряд вопросов, на которые не получили удовлетворяющих нас ответов. Что меня более всего удивило, это то, что немецкие представители в нашей смешанной комиссии не только не присоединились к нашим вполне справедливым замечаниям, но стали защищать Штольценберга. Они приводили такие неосновательные доводы, что я не мог оставаться хладнокровным, и в решительной форме высказал удивление их поведением. Я заявил, что меня поражает, почему немецкие делегаты, казалось бы, столь же заинтересованные в скорейшей постройке заводов, как и мы, защищают деяния Штольценберга, свидетельствующие о малом понимании им дела. Я получил на это детское утешение, что не стоит волноваться, так как все образуется и Штольценберг полностью выполнит контракт. Ни меня, ни Гальперина такое заверение не могло успокоить, и у меня сложилось определенное убеждение, что этот господин не даст нам хорошего способа получения ядовитых газов. Как будет видно далее, мои предположения вполне оправдались.
Председатель нашей комиссии Туров был человеком без большого образования, но деловым и пользующимся авторитетом в партии; ко мне он относился с большим доверием и признавал мой авторитет в технике. Он был очень доволен моим выступлением в комиссии и сказал нам, что оно нам на руку в наших других переговорах с немцами. Своей поездкой заграницу я воспользовался также для закупки для лаборатории некоторых аппаратов и прихватил для этой цели свои деньги, а также деньги, данные мне НТО (в червонцах). Курс червонца в то время стоял очень высоко, и их можно было менять на марки в банке на Унтер-ден-Линден, организованном советским правительством. Для моих работ по осаждению металлов и их окислов под давлением я тогда приобрел у фирмы Линц биокулярный микроскоп, который позволял отбирать одни кристаллы от других.
Бывая постоянно в Полпредстве для получения разрешения на ввоз закупленных приборов в СССР, я часто имел дела с доцентом Петроградского Университета Апатовым. Он был физиком и, кажется, довольно способным экспериментатором, но более близкое знакомство с ним раз’яснило мне его недюжинные способности в совсем другой сфере деятельности. Он был назначен советским правительством в Берлинское Торгпредство для выполнения всех заказов учебных заведений по оборудованию физических и химических лабораторий. Все закупки могли быть совершаемы только через его отдел, и надо отдать ему справедливость, все эти дела он вел очень толково, преодолевая все бюрократические препятствия и в сравнительно короткий срок выполняя все заказы. Мне он очень помог по закупке аппаратов, за что я ему был очень благодарен. Он мне сказал по секрету, что Академия Наук за прошлый год потеряла кредит в 500 рублей, так как во время не заказала каких то приборов и, что только Туров может восстановить этот кредит. Скоро мне представился удобный случай для разговора с Туровым. Гуревич имел в Берлине сестру, которая была замужем за служащим Торгпредства по части закупки химических реагентов; она пригласила всю нашу комиссию к себе в гости, угостив очень вкусным ужином с изрядной выпивкой. Туров был в очень хорошем настроении, и я воспользовался удобной минутой, чтобы изложить ему мое дело. — «Для Вас, Владимир Николаевич, у меня нет отказа»,
— сказал Влидимир Захарович и подписал заготовленную мною бумагу. Но мне не удалось использовать целиком плоды моей победы. На мое несчастье, на другой день, когда я радостный шел в Торгпредство, чтобы сделать заказы на приборы, я встретил там нашего вице-президента Академии Наук, Владимира Александровича Стеклова. Мы были в очень дружеских отношениях и уважали друг друга, но когда я сказал ему, что я выхлопотал возобновление утерянного кредита, то Стеклов заявил начальническим тоном, что он не позволит на эти деньги покупать приборы для моей лаборатории, а возьмет их для заказа приборов для оборудоваемого им математического кабинета. Но я был не из робкого десятка и вступил с ним в такой спор, приводя такие резоны, что ему пришлось на половину сдаться: мы разделили эту сумму пополам.
Во время пребывания нашей комиссии в Берлине и в Гамбурге, Гуревич не раз предлагал мне и Гальперину развлечься и посетить разные веселые учреждения. «Пойдемте посмотреть, — говорил он мне, — как буржуазия разлагается». Я наотрез отказался, с одной стороны, потому, что терпеть не мог пьяных оргий, а, с другой, всегда подозревал провокацию со стороны приятелей-«партийцев». Я не могу сказать, отправился ли Гуревич один в эти веселые места, но относительно Турова могу определенно заявить, что он в свободное от трудов время не оставался в одиночестве, а проводил его в дамском обществе, — для ознакомления с нравами прелестных немецких дам. Так, наша комиссия, зайдя обедать в один ресторан в Гамбурге, увидала Турова в обществе одной хорошенькой молодой немочки, при чем оба они были в очень веселом настроении и распивали хорошее рейнское вино. Он пригласил нас разделить с ним трапезу. Я вовсе не хочу укорять Турова и упоминаю об этом факте (мне их известно много) лишь для того, чтобы показать, что господа коммунисты, занимающие
высокие посты и имеющие в своем распоряжении достаточное количество денег (народных!) нисколько не отличаются по своим замашкам и поведению от обычных смертных буржуев, которых они считают морально разложившимся классом. Один мой приятель-коммунист рассказывал мне, что когда Розен-гольц (тогда комиссар внешней торговли) как то приехал в Берлин, то он попросил его быть проводником по Берлину и они за одни сутки прокутили 600 долларов. Одна известная московская портниха, имевшая большие знакомства с видными большевиками, рассказывала мне много интересных историй относительно времяпрепровождения советских сановников в Берлине; так, например, она рассказывала, какие суммы были истрачены супругою одного видного коммуниста на закупку дамских нарядов, шуб, на лечение и пр. Многим было известно, какое количество денег расходывалось женой комиссара X. на ее проживание заграницей и на наряды. Я встретил ее один раз в Берлине у одних моих знакомых, и она была одета в такое шикарное платье, которое бросалось в глаза. Я ее спросил, сколько может стоить такое платье в Париже (она только что приехала оттуда). Она ответила, что заплатила девять тысяч франков, что тогда составляло около 500 рублей золотом. Мне представляется, что народные комиссары должны были в особенности подавать пример в бережливом расходовании народных денег.