Жизнь Пи
Шрифт:
Сейчас расшибу ему башку! Я поднял весло.
Он меня опередил. Подплыл к шлюпке и сам вскарабкался на борт.
– О Боже!
Прав был Рави. Вот я и стал следующим козлом. Со мной в шлюпке оказался промокший насквозь, продрогший, нахлебавшийся воды, едва дышащий, фыркающий взрослый, трехгодовалый бенгальский тигр. Ричард Паркер привстал, упираясь лапами в брезентовый чехол и качаясь; глаза его, встретившись с моими, полыхнули огнем, уши прижались к голове. Морда размером со спасательный круг и того же цвета ощерилась.
Я развернулся, перешагнул через зебру и бросился за борт.
Глава 38
He понимаю. Судно шло себе и шло, невзирая на то, что творилось вокруг. Светило солнце, шел дождь, дул ветер, волна катила за волной, море то вздымалось громадными холмами, то проседало глубокими провалами – «Цимцуму» все было нипочем. Несокрушимый как скала, он продвигался все дальше вперед.
Перед выходом в море я купил карту мира. И повесил у нас в каюте на пробковом щите. Каждое утро я узнавал на мостике наше положение и отмечал его на карте оранжевой булавкой. Мы вышли из Мадраса, прошли Бенгальский залив, затем Малаккский пролив, миновали Сингапур и взяли курс на Манилу. Я наслаждался каждой минутой плавания. На корабле было просто здорово. Хотя за животными требовался постоянный уход. И по вечерам мы валились с ног, едва успевая добраться до коек. В Маниле простояли пару дней – принимали свежие продукты и новый груз, а помимо того, как нам сказали, проводили обычный профилактический ремонт машин. Я наблюдал только за погрузкой. В число свежих продуктов вошла тонна бананов, а новым грузом оказался самец конголезского шимпанзе, которого отец купил еще раньше, по случаю. С тонной бананов на борт попал довесок в виде трех-четырех фунтов большущих черных пауков. Шимпанзе похож на маленькую сгорбленную гориллу, правда, не в пример своему большому собрату, он куда побойчее – не такой уныло-добродушный. Дотронувшись до черного паучищи, шимпанзе вздрагивает и от отвращения корчит рожу, как наверняка сделали бы вы или я, а после, в отличие от вас или меня, брезгливо давит костяшками пальцев. Мне казалось, иметь дело с бананами и шимпанзе гораздо приятнее, чем с мерзко громыхающими железяками в мрачном чреве судна. Зато Рави торчал там безвылазно и все следил, как кипит работа. Машины барахлят, говорил он. Может у них чего-то отсоединилось? Не знаю. Да и, думаю, теперь уже никто не узнает. Это – тайна, сокрытая на морском дне под тысячефутовой толщей воды.
Мы вышли из Манилы и вошли в Тихий океан. А на четвертый день, на полпути до Мидуэя, затонули. Судно кануло в бездну, разверзшуюся под булавочным уколом на моей карте. Скала рассыпалась у меня на глазах и исчезла у меня же из-под ног. Вокруг осталась плавать только рвотная масса, извергнутая нездоровым чревом судна. Меня и самого чуть не вырвало. Я был в ужасе. И ощутил в душе страшную пустоту, которую потом заполнила тишина. А в ушибленную грудь вместе с болью закрался страх – что-то ждет меня впереди.
Кажется, что-то взорвалось. Точно не знаю. Все случилось, пока я спал. Взрыв меня и поднял на ноги. Судно наше было не роскошным лайнером, а видавшим виды работягой-сухогрузом, не рассчитанным на перевозки пассажиров, да еще с комфортом. На борту стоял беспрестанный шум, причем разнообразный. Но он был равномерный, и мы спали как младенцы. То была своего рода тишина, и нарушить ее не могло ничто – ни храп Рави, ни мое бормотанье во сне. Поэтому взрыв, если и впрямь что-то взорвалось, был не каким-то новым шумом. Но каким-то странным. Я тут же проснулся, как от грохота воздушного шарика, которым Рави хлопнул у меня над ухом. Глянул на часы. Было немногим больше половины четвертого утра. Рави сопел как сурок.
Я оделся и слез вниз. Обычно я тоже сплю как убитый. А если просыпаюсь, то обычно мигом засыпаю снова. Не знаю, почему я тогда вскочил среди ночи. Скорее так должен был бы повести себя Рави. Он любил словечко «зов» и наверняка сказал бы, что это – «зов приключений», и отправился бы шнырять по судну. Шум снова стал обычным, может только малость приглушенным.
Я толкнул Рави. И сказал:
– Рави, какой странный шум! Пошли поглядим, что там!
Он посмотрел на меня спросонья. Тряхнул головой и повернулся на другой бок, накрывшись простыней чуть не с головой. Эх, Рави!
Я открыл дверь каюты.
Помню, как пошел по коридору. Там было одинаково темно что днем, что ночью. И я почувствовал, как темнота пробирается и ко мне в душу. Остановился у двери к отцу с матушкой и хотел было постучаться. Но вспомнил про время и не рискнул. Отец не любил, когда его будили. Я решил подняться на главную палубу и там встречать рассвет. Может, падающую звезду увижу. О них-то, падающих звездах, я и мечтал, пока взбирался по трапам. Мы жили на две палубы ниже главной. А про странный шум я и думать забыл.
И только открыв дверь на главную палубу, я увидел, что происходит снаружи. Был ли это шторм? Конечно, шел дождь, но не так чтоб уж очень сильный. И не обложной, как во время муссонов. Правда, дул ветер. Иногда порывистый. Такой запросто вырвал бы зонт из рук. Но я мог идти без особого труда. Море неистово бурлило, впрочем, «сухопутного моряка» море всегда поражает – как запретный плод, прекрасный и опасный. Волны вздымались все выше, и белая пена, сорванная ветром, хлестала в борт судна. Но такого я уже понасмотрелся – и судно выдержало. Корпус у сухогруза крепкий, остойчивый – подлинное чудо кораблестроения. Он рассчитан на то, чтобы оставаться на плаву и в бурю похлеще. А такой шторм разве может погубить корабль? Не знаю почему, но не успел я закрыть за собой дверь, как буря разыгралась не на шутку. Я двинулся по палубе дальше. Схватился за леер и глянул стихии в лицо. Вот оно – настоящее приключение.
– Канада, я иду! – кричал я, промокший, продрогший, при этом ощущал себя истинным храбрецом. Стояла темень хотя было достаточно светло, чтобы видеть, что творится вокруг. Светло, как в аду. Вот оно – захватывающее представление разбушевавшейся стихии. Передо мной разворачивалось действо с участием ветра и моря – оно будоражило, как землетрясение, да так, что Голливуду и не снилось. Впрочем, землетрясение если и было, то там – глубоко-глубоко, а прямо у меня под ногами – надежная палуба, и сам я был зрителем, уютно устроившимся в кресле.
Встревожился я только тогда, когда глянул вверх и заметил, что шлюпка на надстройке мостика висит не прямо, как положено. А провисает между шлюпбалками, накренившись к борту. Я отвел глаза от шлюпки и посмотрел на руки. Костяшки пальцев побелели. Дело в том, что я вцепился мертвой хваткой в леера не от страха перед бурей, а потому, что иначе скатился бы по палубе. Судно кренилось на другой – левый борт. Крен был не очень сильный, но то-то и поразительно. Глянув за борт, я увидел, что он уже не уходит отвесно вниз. А как будто весь выгнулся – огромный и черный.
Меня насквозь пронзило холодом. В конце концов шторм есть шторм, подумал я. Пора бы вернуться в укрытие. Я отцепился от лееров и бросился к переборке, пробрался вдоль нее и рванул дверь на себя.
Внутри судна все было тихо. Гудело только снаружи. Я оступился и упал. Не беда. Я тут же поднялся. И, держась за поручни трапа, помчался вниз через четыре ступеньки. Спустившись на одну палубу, увидел воду. Много воды. Дальше – некуда. Вода прибывала снизу сплошным потоком – грозным, пенным, клокочущим. Ступеньки трапа исчезали одна за другой в водяном мраке. Я глазам своим не верил. Откуда здесь вода? Как сюда попала? Я стоял как вкопанный и в страхе не знал, что делать. Все мои остались там, внизу.