Жизнь Пи
Шрифт:
– Милая моя морская коровка! – глядя на опреснитель, воскликнул я. – Вот так удой! Молоко просто чудо! Правда, немного отдает резиной, а так грех жаловаться. Ну, гляди, как я пью!
Я осушил мешок за один присест. Он был почти полный – а вмещался в него целый литр. Зажмурившись от удовольствия и переведя дух, я подвесил мешок обратно. Потом проверил остальные опреснители. Вымя у каждого было полным-полно. Я слил весь удой, больше восьми литров, в ведро для рыбы. Эти хитроумные устройства, опреснители, отныне стали мне столь же дороги, как скотина для крестьянина. И то верно: вытянувшись дугой и мерно покачиваясь на волнах, они и впрямь походили на пасущихся на лугу коров. Я позаботился о них на славу – проверил, чтобы в каждом было достаточно морской воды и чтобы конусы с камерами были надуты плотно.
Плеснув немного морской воды в ведро с пресной, я поставил его на боковую банку под брезентом. К полудню потеплело – Ричард Паркер, похоже, устроился где-то внизу. Я привязал ведро к гакам, на которых брезент крепился к бортам шлюпки. И осторожно глянул через планширь. Он лежал на боку. Логово его являло собой поистине жуткое зрелище. Трупы животных были свалены в бесформенную кучу. Из нее торчали ноги, ошметки шкур, наполовину обглоданная голова и множество костей. А вокруг валялись крылья летучих рыб.
Я разрезал летучую рыбу и швырнул кусок на боковую банку. Потом извлек из сундука все, что мне могло пригодиться сегодня, и, перед тем как перебраться на плот, бросил второй кусок на брезент, Ричарду Паркеру под нос. Случилось то, что я ожидал. Отвалив от шлюпки, я увидел, как он выбрался из укрытия и потянулся к рыбе. Повернув голову, он заметил другой кусок, а рядом – какой-то незнакомый предмет. Он встал. И склонил громадную голову над ведром. Я испугался, как бы он его не опрокинул. Но обошлось. С трудом втиснув голову в ведро, он принялся лакать воду. Ведро вмиг опустело и от толчков его языка заходило ходуном. А когда он вскинул голову и посмотрел в мою сторону, я строго поглядел ему прямо в глаза и несколько раз свистнул в свисток. Он скрылся под брезентом.
Я поймал себя на мысли, что шлюпка с каждым днем становится все больше похожей на загон в зоопарке: Ричард Паркер обзавелся собственным закутком, кормушкой, наблюдательным постом и теперь вот – поилкой.
Температура быстро поднималась. Стало нестерпимо жарко. Остаток дня я просидел в тени под навесом и ловил рыбу. С первой корифеной мне, похоже, просто повезло. За весь день я так ничего и не поймал, как, впрочем, и поздно вечером, когда морской живности кругом собирается прорва. Вот на поверхность всплыла черепаха, в этот раз совсем другая – зеленая, здоровенная, с совершенно гладким панцирем, и такая же любопытная, как бисса. Но я и пальцем не шевельнул в ее сторону, хотя подумал – а надо бы.
Единственное, что доставляло радость в тот жаркий день, так это глядеть на солнечные опреснители, благо все они были на месте. Изнутри каждый конус покрывали капли испарившейся влаги, стекавшей затем струйками в водозаборники.
День закончился. Я подсчитал, что завтра утром будет ровно неделя с тех пор, как затонул «Цимцум».
Глава 63
Семья Робертсонов провела в открытом море тридцать восемь дней. Капитан Блай и его спутники, с легендарного мятежного «Баунти», – сорок семь дней. Стивен Каллахан – семьдесят шесть. Оуэн Чейз, чей рапорт о том, как кашалот потопил китобоец «Эссекс», вдохновил Германа Мелвилла, дрейфовал в море вместе с двумя матросами восемьдесят три дня, если не считать недельной стоянки на негостеприимном острове. Семья Бейли продержалась сто восемнадцать дней. Слыхал я и про одного моряка торгового флота, корейца по имени Пун, кажется, так он провел в Тихом океане сто семьдесят три дня – дело было в 1950-е годы.
Я же продержался двести двадцать семь дней. Такая вот долгая мне выпала мука: она продолжалась семь месяцев с лишним.
Но я не сидел сложа руки. Потому-то и выжил. В шлюпке, да и на плоту, дел было невпроворот. И обычный мой день, если можно так сказать про человека, потерпевшего кораблекрушение, складывался так:
С рассвета – до полудня:
• подъем
• молитвы
• завтрак для Ричарда Паркера
• общий осмотр плота и шлюпки, особенно узлов и стяжек
• обработка солнечных опреснителей (протирка, надувка, доливка воды)
• завтрак и осмотр продовольственных запасов
• рыбная ловля и разделка рыбы, если было, что разделывать (потрошение, очистка, развешивание длинных ломтей на веревках для вяления на солнце)
С полудня – до середины дня:
• молитвы
• легкий обед
• отдых и спокойные занятия (ведение дневника, осмотр ран, затянувшихся и новых, уход за снаряжением, обследование ящика с припасами, наблюдения за Ричардом Паркером, смакование черепашьих косточек и т.д.)
С середины дня – до раннего вечера:
• молитвы
• рыбная ловля и заготовка рыбы
• обработка провяленных ломтей (переворачивание, срезание подгнивших частей)
• подготовка к ужину ужин для себя и для Ричарда Паркера
На закате:
• общий осмотр плота и шлюпки (тех же узлов и стяжек)
• сбор и разлив по емкостям воды из опреснителей раскладывание по местам съестных припасов и снаряжения приготовления к ночи (устраивание постели, подготовка ракетницы, чтобы была под рукой, если появится корабль, и дождесборника, если пойдет дождь)
• молитвы
Ночь:
• прерывистый сон
• молитвы
По утрам обычно было спокойнее, чем по вечерам, когда время будто останавливалось.
Распорядок дня могло нарушить любое происшествие. Если днем или ночью шел дождь, значит, все другие дела побоку: пока он не переставал, приходилось то придерживать заборники, то разливать собравшуюся воду по разным емкостям. Появление черепахи – еще одно знаменательное событие. Впрочем главным возмутителем спокойствия все-таки был Ричард Паркер. Приглядывать за ним было главной моей заботой – я помнил об этом каждую секунду. Его же главной заботой было только есть, пить да спать – и то иной раз он вдруг пробуждался и начинал метаться вокруг своего закутка, сопя и рыча на все лады, причем с явным неудовольствием. Но хвала солнцу и морю: они живо его усмиряли – он всякий раз забирался под брезент и заваливался на бок или на живот, опуская голову на передние лапы.
Но меня связывала с ним не только насущная необходимость. Я мог часы напролет наблюдать за ним просто так – ради развлечения. Любоваться тигром – всегда удовольствие, а когда остаешься с ним один на один – и подавно.
Первое время я только и делал, что высматривал корабль. Но потом, через месяц-полтора, почти перестал.
А еще я выжил потому, что старался забыть все плохое. История моя, по календарю, началась в один день – 2 июля 1977 года и закончилась в другой – 14 февраля 1978 года, а в промежутке не было никакого календаря. Я не считал ни дни, ни недели, ни месяцы. Время – иллюзия, от которой у человека появляется одышка. И выжил я еще и потому, что напрочь забыл, что оно, собственно, такое – время.