Жизнь Пи
Шрифт:
И вот откуда взялись эти зубы. Я не первый ступил на этот берег кошмаров – какой-то бедолага приплыл сюда еще до меня. И сколько он здесь прожил – или то была она? Недели? Месяцы? Годы? Сколько унылых часов провел он в этом древесном царстве, не зная иного общества, кроме сурикат? Сколько грез о счастливой жизни разбилось? Сколько надежд обратилось в прах? Сколько взлелеянных в душе бесед так и умерло, не прозвучав? Сколько мук одиночества он претерпел? Сколько отчаяния выпало на его долю? И что от всего этого осталось? Что – в итоге?
Горстка эмалевых камешков, будто сдача в кармане, – вот и все. Должно быть, он умер прямо на дереве. От болезни? От увечья? От тоски? Сколько же времени должно пройти, чтобы сломленный дух убил тело, обеспеченное пищей, водой и укрытием от стихий? Деревья тоже были плотоядные, но кислоту выделяли совсем слабенькую – по крайней мере, на них спокойно можно было продержаться ночь, пока поверхность острова истекала желудочным соком. Но когда тот бедняга умер и перестал шевелиться, дерево медленно оплело его и переварило – истлели даже кости, высосанные досуха. А со временем наверняка и зубы исчезли бы.
Я обводил взглядом все эти водоросли. И в душе вскипала злоба. Сколько бы лучезарных надежд ни вселяли они днем, все померкло перед лицом их ночного вероломства.
– Только зубы – вот и все! – бормотал я. – ЗУБЫ!
И к утру решение созрело бесповоротно. Чем влачить на этом смертоносном острове убогое, одинокое существование, сулящее телу все удобства, но обрекающее дух на смерть, лучше уж я погибну в поисках себе подобных. Я наполнил пресной водой все что можно и напился, как верблюд. Я набивал брюхо водорослями целый день – до отвала. Я убил и освежевал уйму сурикат – и ящик заполнил, и прямо на дно шлюпки набросал, сколько влезло. Обошел пруды и снял последний урожай дохлой рыбы. Вырубил топориком целую глыбу водорослей, продел сквозь нее веревку и привязал к шлюпке.
Оставить Ричарда Паркера на острове я не мог. Бросить его тут – все равно что убить своими руками. Он и первой ночи не протянет. А я, сидя в своей шлюпке один-одинешенек на закате, буду думать, как он там сгорает заживо. Или тонет, с отчаяния бросившись в море. Так что я не спешил – дожидался, пока он вернется. Он не опоздает, я знал.
Только лишь он забрался на борт, я отвалил от берега. Несколько часов мы болтались возле острова – течение не отпускало. Звуки моря меня раздражали. И от качки я успел отвыкнуть. Ночь тянулась медленно.
Утром остров исчез, а с ним – и глыба водорослей, которую мы тащили на буксире. За ночь веревку разъело кислотой.
Море было неспокойное, небо пасмурное.
Глава 93
Я устал от такого существования, бесцельного, как перемены погоды. Но продолжал тянуть лямку. Кроме бедствий, боли и долготерпения, рассказывать тут больше не о чем.
Как возвышенное нуждается в низменном, так и дольнее – в горнем. Верно вам говорю: попади вы в передрягу вроде моей – тоже устремились бы душой к небесам. Чем ниже падаешь, тем выше заносишься в мыслях. Так что в те дни отчаяния и лишений, в страданиях, не ослабевавших ни на миг, мне не осталось ничего, как только обратиться к Богу.
Глава 94
Когда мы добрались до суши – до Мексики, если быть точным, – я уже так обессилел, что даже обрадоваться толком не мог. Ну и намучились же мы с высадкой! Прибой чуть не опрокинул шлюпку. Я выбрасывал якоря – то, что от них осталось, – на всю длину, чтобы удержаться перпендикулярно к волне, а когда нас поднимало на гребень – выбирал. Таким вот манером мы и продвигались вперед – то вытравляя, то выбирая оба якоря. Рискованное было дело. Но наконец удалось оседлать волну в нужной точке – она подхватила нас и бросила далеко вперед, поверх рушащихся один за другим высоких валов. Я в последний раз выбрал якоря, а там уже волны сами прибили нас к берегу. Шлюпка зашуршала по песку и встала.
Я переполз за борт. Никак не решался разжать руки – боялся утонуть тут, в воде по колено, в двух шагах от спасения. Наконец поднял голову – прикинуть, далеко ли идти. И тут в последний раз моему взору предстал Ричард Паркер: он перемахнул через меня именно в этот миг. Я успел разглядеть, как тело его, во всей своей безмерной мощи, вытянулось в воздухе надо мной и промелькнуло меховой радугой. Он плюхнулся на мелководье – задние лапы растопырились, хвост трубой; еще пара скачков – и он уже на берегу. Направился было влево, оставляя за собой в мокром песке глубокие вмятины, но передумал и развернулся. Пустился вправо, мимо шлюпки. На меня даже не глянул. Ярдов сто пробежал вдоль воды, потом только повернул от берега. Двигался он неуклюже, несобранно. Несколько раз упал. На опушке леса остановился. Ну точно, сейчас обернется. Посмотрит на меня. Прижмет уши. Зарычит. В общем, поставит точку в наших отношениях. Как бы не так! Он стоял, напряженно вглядываясь в чащу. А потом Ричард Паркер – мой товарищ по несчастью, чудовищный, лютый зверь, ставший моим спасителем, – двинулся прочь и исчез из моей жизни навсегда.
Я доковылял до берега и рухнул на песок. Огляделся вокруг. Теперь я был совсем один: все меня оставили, не только родные, но и Ричард Паркер, и даже Бог – показалось мне в то мгновение. Но нет, конечно же, нет. Этот песчаный пляж – такой мягкий, такой твердый, такой большой, точно щека Господня; а где-то там еще – улыбающийся рот и глаза, сияющие от удовольствия, что я наконец-то здесь.
Через несколько часов меня нашел мне подобный. Он убежал, но вернулся, привел других. Пятерых или шестерых. Они подошли ко мне, прикрывая носы и рты руками. «Интересно, что это с ними?» – подумал я. Они заговорили со мной на незнакомом языке. Вытащили шлюпку на берег. Понесли меня куда-то. Отобрали у меня и выбросили кусок черепашьего мяса, который я захватил со шлюпки.
Я плакал как ребенок. Не от того, что вышел живым изо всех испытаний, хотя, конечно, это меня потрясло. И не потому, что наконец-то рядом со мной – мои братья и сестры, хотя и это тоже глубоко меня тронуло. Плакал я из-за того, что Ричард Паркер так бессовестно меня бросил. Так испортить прощание – что может быть хуже? Я ведь из тех, кто верит в силу церемоний, в гармонию порядка. Надо придавать всему осмысленную форму, если только возможно. Вот скажите, например: вы смогли бы изложить мою сумбурную историю в сотне глав – ровным счетом, не больше, не меньше? Знаете, кое-что я в своем прозвище все-таки терпеть не могу: то, что цифры никак не кончаются. Нужно, чтобы все заканчивалось честь по чести. Тогда только оно и уходит. А иначе остаешься один на один со словами, которые так и не сказал, хотя и надо было, и сожаления ложатся на сердце камнем. До сих пор огорчаюсь, как припомню это скомканное прощание. А ведь мне всего-то и надо было посмотреть еще разок, как он сидит в шлюпке, да поддразнить его чуток, привлечь к себе внимание. А потом сказать ему – ну да, понимаю, он тигр, но все равно, – так вот, сказать ему напоследок: «Все позади, Ричард Паркер. Мы выжили. Представляешь? Я так тебе благодарен – просто слов нет. Без тебя я бы не справился. Давай все-таки скажу, как полагается: спасибо тебе, Ричард Паркер. Ты спас мне жизнь. Ну а теперь ступай, куда знаешь. Ничего-то ты не знал в своей жизни, кроме свободы в плену зоопарка, – но теперь познаешь плен в свободе джунглей. Удачи тебе там. Берегись Человека. Он тебе не друг. Но меня ты, надеюсь, запомнишь как друга. А уж я тебя никогда не забуду, так и знай. Ты останешься со мной навсегда, в моем сердце. Что это там шуршит? А-а-а, это наша шлюпка села на отмель. Ну что ж, прощай, Ричард Паркер, прощай. Бог тебе в помощь».
Люди отнесли меня в деревню, а там какие-то женщины принялись меня мыть да скрести так усердно, что я испугался: а вдруг они не понимают, что я отроду смуглый, – думают, будто я белый, просто очень грязный? Я попытался объяснить. Но они только кивали, улыбались и знай себе драили мою спину, как матрос палубу. Чуть не ободрали заживо. Но зато дали мне еды. И какой! И как я на нее набросился – стоило только начать. Все ел и ел – думал, уже никогда не наемся досыта.
На следующий день приехала полиция, меня увезли в больницу, и на том моя история кончается.