Жизнь Пи
Шрифт:
– И чтобы они бросились в бурное море и доплыли до шлюпки? Да еще и целой компанией? В это вам поверить легко?
– Не так трудно, как в некоторые вещи из тех, что мы услышали за последние два часа. Может, мангусты уже были в шлюпке, как та крыса, о которой вы рассказывали.
– Ну и чудеса – столько разного зверья в одной шлюпке!
– Да, чудеса.
– Прямо джунгли какие-то!
– Точно.
– Эти кости – кости сурикат. Отдайте их на экспертизу.
– Их не так уж много осталось. И голов не нашли.
– Я на них рыбу ловил.
– Едва ли эксперт отличит кости сурикаты от костей мангуста.
– Найдите себе патозоолога.
– Ладно, господин Патель! Ваша взяла. Мы не можем объяснить, откуда в шлюпке взялись кости сурикат, – если, конечно, это были сурикаты. Но мы здесь не за этим. Мы здесь потому, что приписанный к панамскому порту японский сухогруз из судоходной компании «Ойка» затонул в Тихом океане.
– Это-то я ни на минуту не забываю. Вся моя семья погибла.
– Нам очень жаль.
– Но не так, как мне.
[Долгая пауза.]
Г-н Чиба: – Ну, и что теперь делать?
Г-н Окамото: – Не знаю.
[Долгая пауза.]
Пи Патель: – Хотите печенья?
Г-н Окамото: – Да, с удовольствием. Спасибо.
[Долгая пауза.]
Г-н Окамото: – Славный сегодня денек.
Пи Патель: – Да. Солнечный. [Долгая пауза.]
Пи Патель: – Вы в Мексике впервые?
Г-н Окамото: – Да.
– И я. [Долгая пауза.]
Пи Патель: – Значит, не понравился вам мой рассказ?
Г-н Окамото: – Ну что вы, очень понравился. Правда, Ацуро? Мы его не скоро забудем.
Г-н Чиба: – Да, точно.
[Пауза.]
Г-н Окамото: – Но в интересах нашего расследования хотелось бы знать, что произошло на самом деле.
– Что произошло на самом деле?
– Да.
– Значит, хотите другой рассказ?
– О-ох… нет. Нам хотелось бы знать, что произошло на самом деле.
– Но ведь когда что-то рассказываешь, всегда получается рассказ!
– О-ох… может быть, по-английски и так. Но если по-японски, то во всяком рассказе есть доля вымысла. А нам никаких вымыслов не надо. Нам нужны «голые факты», как это вы говорите по-английски.
– Но ведь когда о чем-то рассказываешь в словах – по-английски, по-японски, неважно, – все равно без вымысла не обойтись! Даже когда просто глядишь на этот мир – все равно уже что-то выдумываешь!
– О-ох…
– Мир же не просто такой, как есть. Он таков, как мы его понимаем, да? А когда что-то понимаешь, то привносишь в него что-то свое, да? И разве сама жизнь таким образом не превращается в рассказ?
– Ха-ха-ха! Да вы, я вижу, умный человек, господин Патель!
Г-н Чиба: – О чем это он толкует!
– Понятия не имею.
Пи Патель: – Значит, вам нужны слова, отражающие действительность?
– Да.
– Слова, не противоречащие действительности?
– Вот именно.
– Но ведь тигры не противоречат действительности.
– О-о-о, нет! Пожалуйста, только без тигров!
– Я понял, чего вы хотите. Вам нужен такой рассказ, который вас не удивит. Который только подтвердит то, что вы и так уже знаете. Который не заставит вас смотреть выше, дальше или по-иному, чем вы привыкли. Короче, вам нужен скучный рассказ. Мертвая история. Пресные, голые факты действительности.
– О-ох…
– История без зверей.
– Да!
– Без тигров и орангутанов.
– Вот-вот.
– Без гиен и зебр.
– Да-да.
– Без сурикат и мангустов.
– Точно, они нам не нужны.
– Без жирафов и гиппопотамов.
– Да, а не то мы заткнем уши!
– Значит, я вас правильно понял. Хотите историю без зверей.
– Историю без зверей, которая объяснит, почему затонул «Цимцум».
– Сейчас, минутку.
– Конечно. Кажется, мы наконец к чему-то подобрались. Будем надеяться, он хоть что-нибудь здравое скажет.
[Долгая пауза.]
– Ну, вот другая история.
– Отлично.
– Судно затонуло. С гулким, утробным скрежетом – будто рыгнуло. Обломки всплыли, а потом исчезли. Я барахтался посреди Тихого океана. Плыл к шлюпке. До чего же трудно было – как никогда! Казалось, я не двигаюсь с места. И воды уже наглотался. И замерз до полусмерти. Слабел с каждым гребком. Так бы я и потонул там, если бы не кок: он бросил мне спасательный круг и втащил на борт. Я забрался в шлюпку и рухнул без сил.
Нас было четверо. Чуть погодя матушка добралась до шлюпки, держась за связку бананов. А кок уже был там, и матрос тоже.
Он ел мух. В смысле – кок. Еще и суток не прошло; запасов еды и воды хватило бы не на одну неделю; и рыболовные принадлежности у нас были, и солнечные опреснители; и никаких оснований сомневаться, что нас скоро спасут. А он все равно махал руками – хватал мух на лету и заглатывал. Перед ним уже маячил зловещий призрак голода. А нас он обзывал чокнутыми дураками – за то, что не желаем присоединиться к дармовому угощению. Тошно смотреть было, но мы не подавали виду. Мы с ним держались очень вежливо. Он ведь был чужой человек, да к тому же иностранец. Матушка только улыбалась, качала головой и поднимала руку – дескать, спасибо, не надо. Тошнотворный был тип. Пасть – как помойка. Он и крысу сожрал. Только разделал сначала и высушил на солнце. Я – положа руку на сердце, тоже кусочек съел, малюсенький совсем, когда матушка отвернулась. Очень уж есть хотелось. А он был лицемерная скотина, кок этот, да еще брюзга, каких поискать.
Матрос был молодой. Ну, постарше меня, – лет двадцать с небольшим, наверное, – но он сломал ногу, когда спрыгнул с палубы, и от боли стал совсем как ребенок. Красивый. Лицо чистое, гладкое – ни щетинки. И такое утонченное: скулы широкие, нос приплюснутый, глаза-щелочки. Ну ни дать ни взять китайский император. Мучился он ужасно. По-английски – ни бе ни ме, вообще ни словечка не знал, ни тебе «здрасте», ни «спасибо», ни хотя бы «да» или «нет». Только по-китайски. И мы ни слова не понимали. Наверное, ему очень одиноко было. Когда он плакал, матушка держала его голову у себя на коленях, а я брал его за руку. Очень-очень печально все это было. Он так страдал – а мы ничего не могли поделать.