Жизнь пророка Мухаммеда
Шрифт:
Хоронили Джафара на третий день по возвращении войска. Тут к Магомету вернулось его самообладание, и он стал опять прежним пророком. Он ласково порицал страстные рыдания толпы и воспользовался случаем, чтобы запечатлеть в душе каждого одно из самых поэтичных и утешительных учений своей веры. «Не оплакивайте, — сказал он, — смерть этого брата моего. Взамен двух рук, потерянных им при защите знамени веры, он получил два крыла, чтобы вознестись в рай, где он будет наслаждаться бесконечными радостями, уготованными для всех верующих, павших на поле битвы».
За храбрость и военное мастерство, проявленные Халидом во время этой гибельной битвы, Магомет дал ему почетное прозвище «Божий меч», которое и сохранилось за ним.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Виды на Мекку. Посольство
Магомет силою и своего оружия, и красноречия добился наконец господства над многими арабскими племенами. Под его начальством было теперь несколько тысяч воинов, сынов пустыни, привыкших к голоду, жажде и палящим лучам солнца, для которых война была скорее развлечением, чем трудом. Он укротил их необузданность, упорядочил их храбрость и подчинил их закону. Неоднократные победы внушили им веру в себя и в своего вождя, под знаменем которого они шли в сознании воинской дисциплины и с фанатизмом последователей пророка.
Планы Магомета расширялись по мере увеличения его средств, и теперь в уме его зародилась мысль о великом предприятии. Мекка, его родной город, место, где жили несколько поколений его рода, где протекли и его счастливые годы, все еще находилась в руках его непримиримых врагов. Кааба, объект поклонения и цель, куда все сыны Измаила стекались на богомолье, в котором он молился с детства, все еще осквернялась изображениями и обрядами идолопоклонства. Водрузить знамя правоверия на стенах родного города, очистить священное место от богохульства, восстановить его для поклонения единому истинному Богу и сделать священным центром для сторонников ислама — вот что составляло теперь главную цель его честолюбия.
Мирный договор с курайшитами служил препятствием, из-за которого военное предприятие было немыслимо. Несколько случайных столкновений и стычек дали, однако, повод к обвинению их в нарушении условия договора. Ку-райшиты между тем научились ценить и бояться быстро возрастающего могущества мусульман и старались уладить ссоры и загладить проступки некоторых неосторожных лиц. Они даже убедили вождя своего, Абу Софиана, отправиться в Медину для мирных переговоров в надежде, что он может иметь некоторое влияние на пророка при посредстве дочери своей, Омм-Хабибы.
Для высокомерного вождя было тяжелым испытанием явиться в качестве едва ли не просителя к человеку, над которым он смеялся как над обманщиком и к которому относился с закоренелой злобой; но гордой душе его суждено было испытать еще большее оскорбление, так как Магомет, видя в этом посольстве доказательство слабости враждебной ему партии и тайно замышляя войну, не удостоил его даже ответом.
Подавив в себе ярость, Абу Софиан искал посредничества у Абу Бакра, Омара и Али, но и они все грубо оттолкнули его, зная тайные желания Магомета. После этого он стал домогаться расположения Фатимы, дочери Магомета и жены Али, льстя ее материнскому самолюбию просьбой дозволить ее сыну, Хасану, шестилетнему мальчику, быть его заступником; но Фатима высокомерно ответила: «Сын мой слишком мал, чтобы покровительствовать, да и всякое покровительство бессильно против воли пророка Божия». Даже дочь его, Омм-Хабиба, жена Магомета, на влияние которой он рассчитывал, только прибавила лишнюю каплю огорчения, когда на выраженное им желание сесть на циновку в ее жилище она поспешно сложила ее, воскликнув: «Это — постель пророка Божия и слишком священна, чтобы служить сиденьем идолопоклоннику!»
Чаша унижения переполнилась, и Абу Софиан в озлоблении проклял свою дочь. Затем он снова вернулся к Али, умоляя его дать ему совет в его отчаянном положении.
— Вот лучший мой совет, — сказал Али, — обещай, в качестве главы курайшитов, продолжение мирного договора и затем возвращайся домой.
— Но будет ли мое обещание иметь какое-нибудь значение?
— Не думаю, — отвечал Али, — но я не уверен в противном.
Следуя этому совету, Абу Софиан явился в мечеть и публично заявил от имени курайшитов, что мирный договор будет свято соблюдаться ими; затем он вернулся в Мекку, глубоко униженный неудачным результатом своего посольства. Курайшиты только смеялись над ним, замечая, что его провозглашение мира не имеет никакого значения без соответствующего заявления со стороны Магомета.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Нападение врасплох на Мекку и взятие ее
Магомет готовился теперь к тайной экспедиции для неожиданного нападения на Мекку. Он созвал своих союзников со всех частей Медины, но даже не намекнул им на цель, которую имел в виду. Все пути в Мекку были преграждены, чтобы воспрепятствовать курайшитам получить какие-либо вести о предпринятом походе. Несмотря на все эти предосторожности, тайна едва не была обнаружена. В числе его последователей, бежавших из Мекки, был некто Хатеб, семья которого осталась там, не имея ни родственников, ни друзей, которые могли бы заботиться об ее благосостоянии. Теперь Хатеб задумал снискать для нее благосклонность курайшитов, выдав им план Магомета. С этой целью он написал письмо, разоблачающее задуманное предприятие, и вручил его певице по имени Сара, рабыне хашимитке, которая взялась доставить его в Мекку. Она была уже в пути, когда Магомет узнал об измене. Али с пятью другими всадниками на быстрых конях посланы были в погоню за певицей; вскоре они догнали ее, но, обыскав ее, не нашли ничего. Большинство из них думало было прекратить дальнейший обыск и вернуться обратно, но Али был уверен, что пророк не может ни ошибиться, ни поверить ложному донесению. Обнажив меч, он поклялся, что снесет женщине голову, если она не отдаст письма. Угроза оказалась действенной, и она вытащила письмо из-под волос.
Хатеб, обвиненный в измене, сознался, но оправдывался желанием обеспечить покровительство своему покинутому семейству и уверенностью, что письмо не принесет вреда и не помешает целям апостола Божия. Омар, не обращая внимания на его оправдания, готов был снести ему голову, но Магомет, вспомнив, что Хатеб храбро сражался за торжество веры в битве при Бедере, внял его оправданию и простил его.
Магомет с десятью тысячами воинов выступил с целью выполнить это многозначительное предприятие. Омар, которому было поручено руководить движением и назначать места для привалов, повел армию пустынными горными проходами, запретив трубить и вообще издавать какие-либо звуки, которые могли бы выдать их движение. Когда они были уже в пути, к ним присоединился дядя Магомета, ал-Аббас, ушедший с семьей из Мекки, чтобы стать под знамя пророка. Магомет принял его милостиво, хотя и сделал намек на то, что он так долго медлил. «Ты — последний из бежавших, — сказал он, — как я — последний из пророков». Ал-Аббас послал свою семью в Медину, а сам пошел назад вместе с войском. Армия дошла, не обнаружив своего замысла, до долины Марр-Аззар, находящейся недалеко от священного города; тут ночью они бесшумно раскинули свои палатки, и Омар в первый раз позволил им зажечь бивачные огни.
Но ал-Аббас, хотя и вполне искренно присоединился к знамени веры, очень беспокоился, видя, с какой страшной силой и с какими злобными намерениями направляется его племянник к Мекке. Он боялся, что курайшиты будут истреблены окончательно, если он вовремя не успеет убедить их согласиться на капитуляцию. Поэтому, сев на белого мула, принадлежавшего Магомету, он к концу ночи отправился на рекогносцировку. У окраины лагеря он услыхал людские шаги и звуки голосов. Оказалось, что разведчики вели к Омару двух пленных, захваченных недалеко от города. Ал-Аббас приблизился к ним и узнал в пленных Абу Софиана и одного из его военачальников. Омар при свете бивачного огня узнал Абу Софиана и воскликнул: «Хвала Богу, что в моих руках такой враг и что участь его безусловно зависит от меня!» Он занес саблю и уже готов был делом пояснить ужасное значение своих слов, но тут выступил ал-Аббас и взял пленника под свое покровительство до тех пор, пока сам пророк не решит его участь. Омар порывисто бросился было к Магомету, чтобы узнать его волю или, вернее, чтобы выпросить дозволение распорядиться жизнью пленника, но ал-Аббас, захватив последнего с собой, пришпорил мула и первым достиг палатки пророка; вслед за ним явился и Омар, с криком требуя головы Абу Софиана.
Таким образом, Магомет держал в своих руках участь закоренелого своего врага, изгнавшего его из дома и из родного города, преследовавшего его семью и его друзей; но вместе с тем он был и отец жены его, Омм-Хабибы, и потому пророк склонялся к милости и отложил окончательное решение до утра, отдав Абу Софиана на поруки ал-Аббасу.
На другой день, когда к Магомету был приведен пленник, он сказал:
— Не пора ли уже и тебе, Абу Софиан, признать, что нет другого Бога, кроме Бога?