Жизнь российская. Том первый
Шрифт:
Галя ликовала и торжествовала, что у неё теперь есть своё собственное жильё и что на работу ходить совсем близко, рукой подать.
Тоня тоже очень радовалась за дочь: пусть у неё всё хорошо сложится в жизни, мечтала она. Пусть у неё всё получится. Дай-то бог…
Но вот ездить в гости друг к другу им стало явно неудобно, в смысле – далеко ехать и долго добираться.
Но ничего не поделаешь, зато теперь у неё, у дочурки, свой отдельный угол.
***
И вот сейчас поездка Антонины туда занимала довольно много времени. Поэтому Василий жену скоро не ждал.
Ужин она ему приготовила, на стол поставила, салфеточкой льняной с выбитым рисунком прикрыла: знала, что вернётся поздно.
Огорчённый муж поначалу всё же хотел потерпеть до возвращения супруги, чтобы потом вместе, вдвоём посидеть за славным их кухонным столиком, уставленным яствами, похлебать, пожевать, похрумкать, попить, пошвыркать, погутарить, поговорить, обсудить, помечтать, пошептаться, помиловаться…
Но ожидать пришлось бы долго. И голод брал своё…
Василий терзался в сомнениях: как быть? что предпринять? ждать иль не ждать? Ему в голову пришла совсем даже неплохая мысль – пока хотя бы попробовать Тонину стряпню: отломить, отщипнуть, куснуть по чуть-чуть… Такая думка ему понравилась.
Он стал прикладываться к еде мало-помалу и не заметил, как смолотил кушанье полностью. Всё, что там лежало ему приготовленное, он разжевал и проглотил. Да. Так. Подчистую Вася схрумкал. Под метёлку. До дна выскреб. До самой-самой последней меленькой крошечки.
На что, на что, но на отсутствие аппетита Вася-Василёк никогда не жаловался. Любил он покушать. Да уж. Точно так. Любил! Чего уж тут говорить понапрасну. Такой он человек. Особенно… когда очень вкусное перед ним стояло.
А Тоня готовила – пальчики оближешь. Вот он их теперь и облизывал…
***
Телефон забренчал неожиданно. Как гром среди ясного неба. Как выстрел в ночи.
«Кто бы мог это быть? Кому не спится в ночь глухую?..» – полушутя-полусерьёзно пробормотал Кульков, вытирая салфеткой рот и руки на ходу к аппарату.
Звонила Антонина.
Она ошарашила мужа вторым неприятным для него известием: с великим огорчением сказала, что случилось так, что Галина задерживается на работе, когда вернётся, – неизвестно. У них, мол, там такое творится… такое происходит… такое деется… – сам чёрт, дескать, не разберёт.
Так что ей, мол, придётся остаться у дочери с ночёвкой, а утром, да и днём тоже, придётся с внуком Лёнькой во дворе погулять. Не пойдёт же он туда один, маленький ещё… неопытный… неискушённый. Да и не позволит она ему, малышу, совершить такое форменное безобразие. Шаромыг-то разных на улице – пруд пруди! Вон сколько оглоедов болтается! Бездельников! Лодырей да тунеядцев! Прощелыг да хулиганов! Грабителей да разбойников! Убивцев да насильников! Не дай бог, что случится.
Супруга попросила, чтобы Вася не ждал её сегодня. И не беспокоился. Остаться ей, мол, надо. И на работу к себе она, дескать, уже позвонила, предупредила, что завтра чуток задержится… либо вообще не придёт, с внуком, мол, некому остаться.
Далее Тоня подробно растолковала, где стоит приготовленный ею ужин, и что и как сварить утром на завтрак. Яйца, сосиски и сардельки мясные, дескать, в холодильнике лежат. Там… в лоточке… Яйца надо кипятить ровно две минуты, чтобы в мешочке были, как он любит, а колбасные изделия до полной готовности – пока кожура не лопнет, тогда уже и доставать можно из кастрюльки. Только вилкой! Не рукой. Ни в коем случае. А то волдыри будут водянистые.
Тонечка все тонкости готовки ему поведала.
Предупредила и о возможных последствиях.
Но если вдруг ожог ненароком случится, молвила она, то целебное облепиховое масло в шкапчике белом стоит. С красным крестиком на двёрке. Там оно – на самой верхней полочке в небольшой тёмной бутылочке. Чуток им намазать – и всё пройдёт!
Василий Никанорович в ответ благоверной отчаянно кивал своей буйной головой и приговаривал: «Угу… угу… угу… Ладно… Ясен пень… Бу сделано… Лады… Есть… О-кей… Хорошо… Конечно… Обязательно… Да… Ага… Йес. Нет. Да. Отлично».
Что он уже слупил всё, ею приготовленное, – скромно промолчал.
В завершение разговора жена попросила долго вечером не засиживаться, а лучше пораньше лечь спать.
Настроение у Василия испортилось напрочь, как бы он этому не противился.
Но деваться некуда. Раз жене надо – значит надо. И он смирился. Сподобился.
Да и как не смириться, коли стечение непредвиденных и не зависящих от тебя обстоятельств диктует свои условия.
Против судьбы не попрёшь. Нельзя этого делать. Да и не получится.
По этой причине расстроенному и поникшему Василию Никаноровичу пришлось весь вечер одному домовничать. Да и ночь одному коротать.
Скучно ему стало в осиротевшей квартире. Давно он один на один не оставался. И давненько сам с собой не разговаривал. Уже забывать стал те далёкие времена, когда жил в одиночестве. Но, нет-нет… да и всплывёт в памяти… Видит бог. Вот и сейчас.
Случалось, что один он жил. Как перст. И утром, и днём, и вечером. И ночью тоже. Такое вот глобальное одиночество происходило с ним в его личной жизни. Давно, правда, это было. Ой, давно… Только воспоминания грустные остались о тех нелёгких временах. Понатерпелся он… Понастрадался… Поизводился…
Но времена меняются. И у него они изменились. И переменились к лучшему. Сколько уж лет с Тонечкой вдвоём живут. Всё время вместе. Хорошо им. Привыкли. Прикипели друг к дружке. Спаялись. Спелись. Сжились.
А теперь… надо же такому стрястись, – не повезло – один дома остался. Как тот смышлёный пацан из одноимённого американского фильма. «Ха-ха-ха…» – начал было смеяться Василий, вспомнив, как тот милый смекалистый смазливый парнишка лихо и бесцеремонно расправился с дураками-грабителями. Но тут же прекратил хохот, уяснив, что сегодня-то… сегодня в дурацком неприглядном положении оказался он сам. Лично.