Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
Но не тут-то было. Собеседник, обрадованный таким неожиданным для него красноречием, воспылал желанием и самому высказаться по острому вопросу.
– Вы поймите, Федор Иванович, все недовольство началось с непопулярной войны, начало ее, внезапность нападения японцев, очевидная неподготовленность и неудачный ход ее – все это, как говорят повсюду в Европе, его вина. Да и прямо сказать, солдаты неохотно идут воевать за чуждые им интересы в чужой стране, о которой они даже и не слыхали. Они думают об оставленных дома женах и детях, которые становятся бедняками без кормильца. Вот потому-то и растет недовольство среди оставленных на произвол судьбы женщин и детей. Армия уступает в численности, в самоотверженности, армия не может выдержать ужасающий натиск противника, готовящегося к войне последние пять лет. Во всех поражениях нашей армии и флота виноват, конечно, царь. Когда Александр Второй возглавил армию во время последней русско-турецкой войны, были удачи и неудачи, но совесть его была чиста: народ, все общество поддержало его, цель была ясной и понятной – освобождение от турецкого ига братской Болгарии. Такие войны чисты и понятны, народ с легкостью идет в этом случае за правителем. Но в этой русско-японской войне не удалось возжечь пламя патриотизма, все чуть ли не в открытую говорят, что эта война России не нужна, в ней, дескать, заинтересованы лишь царь и верхушка власти, а потому война – лишь тяжкое и страшное бремя. При этом война непопулярна во всех классах России, в том числе и среди офицерства… Доверия
– Создается и у меня такое впечатление, что от царя и здесь, в Европе, и в России ждут каких-то решительных действий, более того, великих деяний, которые могли бы показать, что в России есть самодержавный правитель своего народа, готовый и способный облегчить все тяготы и страдания, выпавшие в начале этого ужасного века. А он даже не думает об этом, так, во всяком случае, мне кажется, да и Алексей Максимович Горький не раз говорил мне и в статьях высказывался. – Шаляпину не хотелось продолжать наскучивший ему разговор, но собеседник словно прилип к нему и никак не хотел отпускать.
– Вы, конечно, правы, Федор Иванович, все ждут от Николая каких-то великих деяний, да хотя бы обращения к нации в этот трудный для всех нас момент. Все его предки, перед тем как объявить войну, собирали в Кремле лучших представителей народа, советовались, объясняли цели и задачи той или иной войны. Такой призыв из Кремля всегда находил отклик в русском народе. Если бы царь год тому назад приехал в Москву и призвал своих верноподданных к оружию, внятно объяснил бы, какой цели нужно добиваться в этой войне, уверен, что был бы другой результат. Популярность царя воскресла бы, никакие агитаторы не поколебали бы ее в сердце народном. А то чуть ли не все время проводит в Царском Селе или Петергофе, создается впечатление, что русский император обрек свой народ на безвластие…
После этого разговора Шаляпин снова задумался о пережитом, о мелькнувших событиях в России. Последние полгода были плотно насыщены событиями, значительными в его жизни. Великолепным спектаклем начался сезон в Большом театре – «Князь Игорь», потом генеральная репетиция оперы «Жизнь за царя» и, наконец, постановка спектакля, возобновленного к столетию со дня рождения М.И. Глинки. Этот спектакль для Федора Ивановича был праздником вдвойне – оперой дирижировал Сергей Рахманинов, который под гнетом необходимости зарабатывать на жизнь согласился на место дирижера в театре. Нужно было сразу войти в ансамбль, ведь полгода он отсутствовал, и все репетиции шли без него, Федора Шаляпина. Но Сергей Васильевич на генеральной не сделал ему ни одного замечания, а партнеры были довольны, что он с каждым мог найти сразу же общий язык. Да, вроде бы обошлось все благополучно; публика приняла спектакль, но без привычных для него восторгов. Да и в газетах отзывы были неожиданно прохладными. Опытный Николай Дмитриевич Кашкин в «Московских ведомостях» отметил, что Шаляпин был хорош в этой роли, но мог быть и лучше, если бы придал больше цельности и выдержанности общему характеру исполнения роли, чего, по его словам, якобы не хватает иногда. Ясно, мол, почему это происходит: Шаляпин входил в спектакль прямо с генеральной репетиции, входил в спектакль почти экспромтом, но тут же выражает надежду, что господин Шаляпин со свойственной чуткостью таланта быстро войдет в свою роль и даст образцового Сусанина. Тонкий критик, он уловил то, что мучило в последнее время Шаляпина, – двойственное отношение к роли Сусанина. Он по-прежнему любил эту роль, характер Сусанина был ему близок и дорог, но что-то тревожило его, возникала некая неуверенность, а это немедленно сказывалось на исполнении. Он поделился сомнениями с Рахманиновым после третьего спектакля. Сергей Васильевич объяснил ему, что пел он прекрасно и в первый раз, и в последующие, пел и играл так, что лучше невозможно, но общественное настроение решительно меняется, и все больше в театре появляется публики, которая не приемлет пафоса оперы Глинки – отдать жизнь за царя и тем самым остаться в памяти народной. И действительно, Шаляпин все чаще замечал, что даже те, кто занимал определенно монархические позиции, заколебались под оглушающим воздействием левой прессы, азартно требовавшей конституции, реформ, даже свержения самодержавия. Какая уж там – жизнь за царя… Шаляпин сделал из этих перемен свои выводы и почти год не принимал участие в опере «Жизнь за царя». Это не была политическая акция с его стороны, он по-прежнему любил оперу и свою роль в ней, к тому же он не так прямолинейно понимал смысл оперы, как это трактовала левая пресса, но друзья-революционеры, прежде всего Горький, уверяют его в том, что необходимо воздержаться от исполнения этой партии, и он не может не считаться с таким мнением. Раз нужно для достижения свободолюбия и торжества справедливости пожертвовать, то он согласен. Но кажется, и Теляковский почувствовал, что не стоит дразнить либерально настроенных зрителей и слушателей.
А после того премьерного спектакля всю ночь не спал, Иола только в 10 утра родила сына, и счастью его не было границ, какая уж тут репетиция, пришлось написать Альтани, чтобы поняли коллеги его состояние и простили за неявку. Слава Богу, родился сын Борис, а то в доме одни девчонки во главе с Иолой, прямо-таки не с кем подраться… Борис, Борис… Любимая опера, любимая роль, трагическая и прекрасная, самая великая в мировой опере… Когда только поймут это в России и будут с надлежащим уважением относиться к постановке опер Мусоргского. А то ведь что получилось в Петербурге? Решили по его настоянию поставить «Бориса» в Мариинском. Хорошо, в конце октября прошлого года приехал он в Мариинский в приподнятом настроении. Ну как же! И здесь у него будет любимая роль… Каково же было его возмущение, когда он приехал на репетицию и увидел декорации, старые, написанные некогда декоратором Ивановым, бутафория тоже никуда не годилась. Все было устаревшим, как будто и не было Мамонтовской оперы, не работали в театре такие художники, как Головин и Коровин.
Как можно выступать в такой убогой обстановке? Ну и разбушевался. Хорошо, что Теляковский оказался поблизости, приехал и уговорил смириться с тем, что есть, в будущем, дескать, сделаем как положено… Превосходный человек Владимир Аркадьевич, столько в нем теплоты и душевности, притягивает как магнит. Вот и поехал после репетиции к нему и просидел у него до полуночи. У него только пришел в себя, на репетиции же слишком был агрессивно настроен, актеры плохо подготовили свои роли, солисты путались, что же в такой обстановке остается ему? Только жаловаться Теляковскому, может, ему удастся подобрать подходящий состав мариинской труппы… Почему большинство артистов испытывают к нему антипатию? Он это повседневно чувствует. Или другой вопрос: почему столь неудачна современная музыка? Современная опера? Допустим, не хватает чутья и таланта. Но пожалуй, главное в том, что оперы пишут сухие теоретики, увлекающиеся исключительно техникой письма и запутанными сложными формами. Слабость современных опер в том, что их творцы не прочувствовали и не пережили так, как Мусоргский. Для кого пишут такие оперы? Для специалистов-музыкантов, а не для широких кругов зрителей и слушателей? А главная причина всех неудач в том, что авторы думают лишь о музыкальной форме, а не о спектакле
А вот на генеральной репетиции неожиданно все изменилось… Правда, он опоздал почти на два часа, но о времени репетиции он узнал только тогда, когда уже не мог отменить свои деловые встречи. И когда он пришел на репетицию, на его место поставили Шаронова, которого так и прозвали «подбориском». Репетиция продолжалась. Шаляпин чувствовал все промахи своих партнеров, и, казалось бы, спокойнее было, если он только бы свою партию вел, но не мог не видеть – артисты халтурят. Не выдерживал и делал замечания, которые, как ни удивительно, воспринимали с пониманием. Делал замечания и хору, и оркестру, и артистам. Все, даже Направник, были поражены памятью его и знанием всех ролей «Бориса Годунова». А как же не знать? Иначе не споешь как надо, ну и не достигнешь глубин в исполнении своей роли… Если уж берешься за что-то, то нужен прежде всего элементарный профессионализм. Сколько уж ему, Шаляпину, приходилось испытывать и стыд, и душевные муки из-за того, что партнеры плохо исполняют свои роли, оркестранты сбиваются, а хор нарушает игровое настроение. За такие муки никаких денег не надо. Но есть и еще одна сторона артистической жизни: подходят коллеги и поздравляют с хорошим исполнением роли. Казалось бы, человек всегда должен хорошо исполнять свою роль. Что ж тут удивительного? Вот после концерта «В память 10-летия кончины А.Г. Рубинштейна» Шаляпин исполнял «Перед воеводой», «Узник», «Клубится волною», «Душа моя мрачна», «Велел Создатель солнцу» Рубинштейна. И что же? После концерта подходит к нему молодой дирижер и говорит: «Все было замечательно, но исполнение баллады явилось целым откровением. В первый раз я услышал в этой вещи три различных голоса – рассказчика, воеводы и разбойника. Когда вы, Федор Иванович, заговорили от имени разбойника – «Не услышишь, нет», – меня, говорит, охватил ужас: ваш голос вдруг потерял свою обычную звучность. Видно, что-то случилось с голосом, не допоет, ведь как раз в конце баллады наиболее сильные фразы, большое звуковое нарастание с финальным фа. Но вы, Федор Иванович, обманули нас и в конце вещи дали такую силу звучания и выразительности, что все слушатели от восторга долго не могли прийти в себя. Да, это была настоящая звуковая инсценировка вокального произведения!» Приятно, конечно, слышать такие восторженные оценки своего труда, но когда они несутся со всех сторон, то начинает надоедать. И вообще жизнь успокоилась, установилась, кажется, вошла в свои берега. Чуть ли не все, с кем он общался, признали его право иметь свое мнение в театрах. Да, Теляковский заявил, что даст «Бориса» в Мариинском театре, твердо пообещав заказать новые декорации и новую бутафорию. Ладно, тут ничего поделать невозможно, постановка нового спектакля стоит огромных денег. Но зато Александр Головин принес новый костюм Бориса Годунова, примерять его пошли к Владимиру Аркадьевичу, не выходившему из кабинета по случаю болезни. Костюм Бориса был как раз впору, костюм просто шикарный, по-настоящему царский. В таком плохо играть нельзя было. И Шаляпин был искренне обрадован такой удачей друга. «Знаешь, Саша, – вспоминались Шаляпину сказанные при этом слова, – я теперь переживаю самое для меня, может быть, лучшее время. Обо мне искренне заботятся и меня ценят так, как едва ли когда-нибудь будут ценить. Я это хорошо чувствую. Вот посмотри, как внимательно осматривает директор императорских театров твой костюм, предназначенный для моего Бориса. Это ведь очень важно для моего настроения, выйду я на сцене в паршивом костюме или вот в таком, замечательном, специально для меня сшитом…»
Как же после такого внимания со стороны дирекции, друзей, художников, писателей, композиторов, дирижеров, зрителей, слушателей плохо исполнять на сцене свои роли? Мог ли Шаронов так сыграть и спеть в «Борисе», чтобы через два дня после возобновления спектакля один из самых авторитетных музыкальных обозревателей в «Санкт-Петербургских ведомостях» с восторгом писал о нем, Федоре Шаляпине, исполнителе гениального образа, созданного Мусоргским. Исполнение роли Бориса Шаляпиным настолько захватило критика, что он все действия на сцене воспринимал как сон, когда в голове нет места ни для одной посторонней мысли и сознание полностью захвачено происходящим; критик признавался, что после спектакля испытывал величайшее утомление, до такой степени все чувства напряжены, слух, зрение, все внимание сосредоточены на том, чтобы не пропустить ни одного слова, ни одного движения, ни малейшего жеста. «Какая страшная, черноземная сила выдвинула Шаляпина! – эти слова критика четко отпечатались в памяти Федора Ивановича и запомнились навсегда. – В настоящее время талант Шаляпина находится в апогее своего развития. Период искания, пора блуждания ощупью, в темноте, окончилась. Все установилось и уравновесилось, от него веет каким-то поистине эпическим спокойствием. Голос как-то еще больше окреп, звук получил удивительную полноту и мягкость, дикция достигла последнего совершенства, каждое слово, произносимое Шаляпиным, не теряется для слуха. И при этом ничего лишнего, ничего бьющего на эффект, если, конечно, последний не вытекает из требований роли; игра Шаляпина такова, что любой артист драмы смело может позавидовать ей, столь полно она воплощает в себе высшие требования искусства. Нет роли, которой не придал бы вполне индивидуальной яркой окраски, и нет того чувства, которого он не мог бы выразить с такой глубиной и страстью, что мороз продирает по коже и на глазах совершенно против воли навертываются слезы… Его Борис Годунов, которого мы в первый раз видели в 1899 году, теперь представляет собою создание небывалой красоты, огромной трагической силы и исчерпывающей гармонии всех деталей».
А после спектакля зашли вместе с Корещенко к Теляковскому и просидели у него до трех часов ночи. Хорошо поужинали и обсудили весь репертуар будущего года; при этом Теляковский твердо обещал, что возобновление русских опер на сценах императорских театров будет на достойном уровне. В этом обещании
Шаляпину послышались извинительные нотки за убогость сегодняшней постановки «Бориса Годунова», прежде всего за убогость декораций и ветхость бутафории.
Запомнилась и встреча с Эрнстом Поссартом, 63-летним немецким актером и режиссером, художественным руководителем Мюнхенского придворного театра, знаменитым исполнителем Мефистофеля, Франца Моора, Шейлока, Яго, Ричарда III, Отелло. Поссарт принял участие в концерте Александра Зилоти в зале Дворянского собрания в конце прошлого года. Разговоров было много, а впечатление Поссарт оставил двойственное: да, хорошая актерская техника, безупречная декламация, отточенный рисунок внешней роли, но как скучно слушать его, а все потому, что все его внешние усилия не согреты богатством духовного содержания того художественного материала, который он использовал. Холодная, рассудочная игра… И как досадно было, что этот устаревший и, в сущности, уже сошедший со сцены актер начинает с таким апломбом поучать русских актеров, которые на голову выше его и давно ушли от его догматических приемов.
В конце года Шаляпин впервые исполнял партию Гремина в Мариинском. По мнению друзей, критиков и слушателей, исполнение и этой партии Шаляпиным произвело глубокое и трогательное впечатление, отмечали лиризм и богатство душевное в этом обычно суховатом генерале. Но главное, что после спектакля вновь зашел к Теляковскому, рассказывал собравшимся, что говорил о нем, Шаляпине, Поссарт. А потом стал играть так, как играет Поссарт Мефистофеля, и все покатывались со смеху, увидев в комическом исполнении, как все это устарело и теперь кажется смешным. А ведь знаменитость…