Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
– Хорошо мы с вами, дорогой мой человечище, покалякали. Так и не расставался бы с вами, но уже давно заметил, нам делают знаки: значит, пора начинать вторую часть нашей программы, Сигизмунд Блуменфельд давно уж за роялем, ждет вас. Или сначала Глазуна послушаем?
– Послушаем Александра Константиновича, он говорил, что у него есть что-то новенькое.
«Мы заканчиваем нынешний летний сезон (гадкий по погоде, но бывший мне приятным во многом случайно), заканчиваем его довольно блестящим образом: два раза мы ездили всей нашей компанией к Репину на дачу, и он тоже был у нас со своей компанией. Тут было много и музыки, и живописи, и всяческих искусств на сцене; много и новых художественных знакомств, в том числе Максим Горький, которого я до сих пор никогда и нигде не видал, не слыхал. Он прекраснейший и преинтереснейший человек, – нечто совсем другое против того, как его описывают и рассказывают в печати и на словах. Он был уже и у нас здесь на даче, и притом со своим сердечным другом, этим гениальным Шаляпиным, которого я так давно обожаю! – писал Елене Дмитриевне Стасовой Владимир Васильевич 26 августа 1904 года. – У нас в воскресенье, 22 августа, было здесь настоящее музыкальное событие, целый концерт. Гостей было человек 30,
А надо сказать, что вчерашний день и особенно вечер удались так удивительно хорошо, как редко бывало когда бы то ни было. Что касается музыки собственно, то жаль было только, что многих нот не хватило, не было у нас, а что было (я много нот притащил на дачу от Бесселя), оказалось, что многое ему не по голосу нынче, то слишком высоко, то слишком низко, и Глазунов принужден был переводить в другую тональность – перекладывать, а это не очень-то легко и удобно. Но нужды нет, пение Шаляпина было удивительное!»
И еще одно свидетельство В. Стасова: «…третьего дня, в пятницу, 27 августа, мы целой компанией отправились в город смотреть вторым разом «Бориса» с Шаляпиным… – писал он П. Стасовой 28 августа. – …Удивительно, удивительно, удивительно!…Но как мне мешала одна дама-франтиха в громадной черной шляпе с перьями и лентами, величиной с громадный поднос. Ах, как я бесился! Вполголоса ругал ее на все манеры! Авось она слышала кое-что».
В конце августа 1904 года к Шаляпину пришел давний его приятель Василий Петрович Шкафер и много интересного рассказал ему о мамонтовской Частной опере. После этой встречи Шаляпин писал Теляковскому: «…Обращаюсь к Вам с покорнейшей и серьезной просьбой. Есть у меня добрый приятель – оперный артист Шкафер Василий Петрович, которого Вы знаете. Два года тому назад он был представлен Вам в Москве Коровиным, Вы ему лично обещали устроить его в предполагавшуюся тогда оперу в Михайловском театре. Дело это не состоялось, и Шкафер продолжал работать в Товариществе Московской частной оперы.
В настоящее время Товарищество Частной оперы переживает тяжкое существование, артисты почти голодают; было бы справедливо, если бы Вы, дорогой Владимир Аркадьевич, обратили снова Ваше внимание к Шкаферу и дали ему местечко в Большом театре. Человек он способный, дельный и опытный, кроме того, преданный интересам искусства и порядочный.
Если за неимением в настоящее время свободной вакансии штатного места иметь нельзя, то сделайте (если можно) для меня одолжение, прикомандируйте Шкафера хотя бы в помощь Тютюннику. В будущем году, кажется, оканчивает срок службы учитель сцены Павловский, место учителя сцены как раз по артистическим способностям Шкафера.
Материально его претензии очень скромны и всецело зависят от Вашего личного усмотрения. Знаю, что Вы не обидите».
Эта просьба Шаляпина была уважена, и 1 сентября 1904 года Шкафер был принят в Большой театр.
И еще одно событие произошло в Большом театре. 7 сентября 1904 года Теляковский в своем дневнике записал, что Сергей Рахманинов принял его приглашение стать дирижером в Большом театре. «Дай Бог, чтобы этот талантливый капельмейстер утвердился бы в театре – это важное и интересное приобретение. Три года уже я вел переговоры с Рахманиновым, и, наконец, он решился поступить на службу».
17 сентября под руководством Рахманинова и при участии Шаляпина была исполнена опера «Князь Игорь», 18 сентября – генеральная репетиция оперы «Жизнь за царя», а 21 сентября – спектакль.
Глава третья
«Душа моя наполнена скорбью»
9 февраля Шаляпин из Петербурга уехал на гастроли в Монте-Карло.
25 февраля 1905 года Федор Шаляпин писал Теляковскому: «Посылаю Вам в этом письме и скорбь мою, и радость.
Душа моя наполнена скорбью за дорогую родину, которая сейчас находится поистине в трагическом положении. На театре войны нас, кажется, совсем разбили – всюду неурядицы и резня – ужасно, ужасно все это тяжело – и, пореживая весь этот ужас родимой страны, я как-то мало ощущаю радость моих успехов на полуфранцузской сцене, несмотря на то что успех на этот раз, кажется, самый наибольший, что я имел за границей.
Посылаю Вам, дорогой Владимир Аркадьевич, обещанные вырезки из газет. Куда поеду отсюда, еще не знаю. Просят очень спеть спектакля два-три в Варшаве, да не знаю, найду ли время.
Здесь есть замечательная талантливая артистка M-elle Farar (американка). Я положительно от нее в восторге. Талантлива, как бес, и прекрасная и артистка, и певица. Пела Маргариту в «Фаусте»…»
Это письмо написано в Монте-Карло после четырех спектаклей в театре «Казино», прошедших с триумфальным успехом. Как всегда перед гастролями, Федор Иванович волновался, поймет ли его публика, примет ли его новшества, оценит ли его французский язык, на котором исполнялись все оперные партии… Но успех определился, публика и музыкальные критики были в восторге от спектаклей, и Шаляпин мог мысленно вернуться в Россию, залитую кровью, слезами, потом, раздираемую противоречиями сверху донизу, конфликтами в правительстве, в обществе, в царской семье. И все это, «неурядицы и резня», болью отзывалось в его душе. Из Монте-Карло многое увиделось ему отчетливее и ярче…
А ведь начало сезона в Большом театре не предвещало, казалось бы, никаких передряг и треволнений. Радостей было больше, чем огорчений, тяжких переживаний, которые одолевают теперь.
Вот уж больше года льется кровь на полях сражений в Маньчжурии. В разговорах с Горьким, Стасовым, Коровиным, Теляковским, с братьями Стюарт Федор Шаляпин выяснил одну общую для всех мысль: все-таки это странная война, оказавшаяся почему-то для многих неожиданной, заставшей Россию врасплох. А между тем в светских кругах, где Федору Ивановичу приходилось бывать, в открытую осуждали верхи за то, что были не готовы к войне. Император Вильгельм открыто предупреждал, что Англия подарила Японии два новейшего типа броненосных крейсера, строившиеся для Аргентины и обладавшие многими серьезными качествами; говорили даже, что Вилли прислал описание этих крейсеров, выразив надежду и опасение, что русским не придется сражаться против них. Николай Второй и его правительство предлагали европейскому сообществу заключить мирный договор, пойти хотя бы на сокращение вооружений, но Франция не могла забыть утрату Эльзас-Лотарингии тридцать лет тому назад, а потому не могло быть никаких договоров с Германией. Англия тоже была против мирных договоров и вместе с Америкой продолжала вкладывать деньги «в бездонный колодезь японской мобилизации», вспомнились газетные строчки. В тех же светских кругах говорили: Вильгельм предупреждал Николая Второго незадолго до начала войны, что два абсолютно достоверных источника свидетельствовали: «Все японские государственные люди решительно стоят за войну, склонив и маркиза Ито на свою сторону». Наконец, за несколько дней сообщал, что следует ожидать начала войны в конце января 1904 года. Но государь все еще надеялся добиться соглашения с Японией, которая вела переговоры в умеренном и примирительном тоне, и это обмануло русского императора, не внявшего тревожным сообщениям о приготовлениях к войне в надежде, что источники сомнительные. И вот – разгром…
И самое странное, Шаляпин узнал здесь, в Европе, что в обществе с самого начала войны царило убеждение, что Япония разобьет Россию и продиктует ей условия мира, и прогнозы европейцев пока оправдываются. А военные говорили, что причина всех наших неудач – Куропаткин. Именно он наполовину виноват в том, что Россия оказалась в тяжелом положении. Говорили, император и правительство настаивали на том, чтобы усилить свое присутствие на Дальнем Востоке, но он как военный министр упорно отказывался увеличивать там количество войск, а спохватился тогда, когда уже поздно. И, командуя войсками, он понял вскоре свою ошибку, упрекая себя и требуя увеличить войска вдвое. Во всех сражениях японцы превосходили нас численностью, как утверждали в светских и военных кругах, приблизительно в пять-шесть против одного. К тому же японцы оказались прекрасными и храбрыми солдатами в атаке, настойчивыми в своих усилиях, их не останавливают огромные жертвы в людях. И в этом лежит секрет их успехов. Наши вводили все новые и новые войска, но они прибывали поздно, очередное сражение заканчивалось победой японцев, наша же армия с трудом преодолевала бездорожье, неся к тому же потери от заразных болезней: климат для русского солдата был неподходящим.
Близорукость Куропаткина дорого обошлась России. Правильно говорил Наполеон: «Победа на стороне крупных сил». К середине августа 1904 года несоответствие сил удалось преодолеть, в действующей русской армии было уже около двухсот тысяч, в японской – триста. И о победе еще невозможно было думать, потому что японцы храбры, генералы умны. Расчеты были на подавляющее преимущество на море. Думали лишить противника поддержки с японских островов, оставить его без снарядов, подкреплений, снабжения… Но и этот замысел провалился: у Японии оказался прекрасный флот, мобильный и боеспособный. Какие-то надежды были на гарнизон Порт-Артура и корабли, стоявшие в его гавани. Но внезапность нападения словно парализовала русские войска и флот. Японцы господствовали и на море, а Черноморский и Балтийский флот пока ничем не могли помочь, шли долгие дебаты о том, как снабжать углем эти корабли. И, несмотря на поражения, самое удивительное в том, что в высших кругах власти были совершенно уверены, что Россия доведет эту войну до победного конца. Так и говорили: будем воевать до тех пор, пока последний японец не будет выгнан из Маньчжурии. Только тогда, дескать, начнутся мирные переговоры и то только между двумя воюющими сторонами. Даже не допускали и мысли о вмешательстве и посредничестве каких-либо третьих стран. Правда, еще год тому назад Германия, Франция и Россия пытались дипломатическими путями уничтожить англо-японское высокомерие и нахальство, правители вели переговоры о заключении мирного договора, который мог бы внести спокойствие в отношениях между Востоком и Западом, но катастрофа все-таки произошла… Мелкими уступками не удалось ее предотвратить. Ясно и другое: храбрость японцев привела их к существенным потерям. Только под Порт-Артуром, по газетным сообщениям, японцы потеряли пятьдесят тысяч человек. И уже почувствовали утомление и гибельные последствия этой кровавой для них войны. Пока ведутся безуспешные закулисные переговоры в Париже и Лондоне: Япония требует Порт-Артур и Маньчжурию. Ощутимые потери под Ляояном отрезвили горячие головы в Японии, и чувствовалось, что она напрягает последние силы. А Россия непрестанно посылала в Маньчжурию свои свежие батальоны. Японские резервы истощались, а русские с каждым днем возрастали в своей мощи. И японцы понимали, что военное счастье медленно, но верно уходит от них. Стали известны слова одного японского генерала: «Кашу, которую мы заварили, мы же теперь должны и расхлебывать». Посредники тоже это чувствовали и предложили Японии понизить свой тон и умерить аппетиты. Судя по светским разговорам, между Вильгельмом и Николаем шли переговоры о мирном договоре между двумя странами. Шли разговоры и вокруг того, что Англия отказалась поставлять уголь Балтийскому флоту России и потребовала тех же санкций от Германии под предлогом того, что эти две европейские державы должны поддерживать нейтралитет и тем самым равновесие в мире. И Германия опасалась… если снабдит русский флот углем, то Англия может объявить Германии войну, а это означало, что слабенький германский флот тут же будет уничтожен. Россия должна в этом случае честно плечо к плечу вместе с Германией сражаться против Англии. Падение Порт-Артура произвело в Европе громадное впечатление. Русские сражались до последней возможности и покрыли себя славой, достойной подражания в веках. Видимо, после этого события охотнее заговорили о мире, понимая, что, в сущности, это была пиррова победа, много японцев полегло у стен крепости. Мир необходим, конечно, но Россия не признала себя побежденной, только вот революционное движение нарастало с каждым днем, особенно после 9 Января 1905 года, Кровавого воскресенья____