Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих
Шрифт:
Через полчаса опять заверещал дверной звонок: парень с девушкой искали Петю. Я назвала номер его квартиры. Бомж был на месте. У меня зародилось смутное подозрение, что все-таки придется им заняться…
Когда в мою дверь позвонила старушка, кормившая наших подвальных кошек, и среди ночи вдруг попросила для них еды, я увидела неподвижного бомжа в третий раз. Сердце замерло в догадке, что все случайные вечерние посетители были неслучайными посланниками Младенца Христа и говорили мне: окажи любовь этому несчастному.
Прислонившись к стене около входной двери, стала я вспоминать, что пережила, когда решилась помогать «кнезю», первому спасенному бомжу. Сколько на него было потрачено времени и моральных сил и нервных клеток, которые, говорят, не восстанавливаются. С тех пор прошло лет пятнадцать, стала я старше и, наверное, мудрее; молодой задор почти весь вышел… Я зареклась участвовать
Но ведь сегодня Младенец Христос родился, что принесла я ему в дар? Свой голодный пост с чаем и бутербродами, за время которого обессилела так, что даже на помощь страждущему сил не осталось? Смешно… В дар Ему можно принести только любовь. Не виртуальную и гипотетическую, а конкретную, практическую. Хотелось уже лечь спать, я сползла по стенке, села на пол. Надо на что-то решаться. Ну почему опять я, в такой радостный христианский праздник? Господи, скольких сделавшихся в Москве бомжами отправила я со многими приключениями домой, скольких накормила, двоих устроила на работу и троих – в монастырь трудниками, нескольких определила в больницу, паспорта выправляла, к совести взывала, от милиции спасала, на исповедь и причастие приводила и за всех просила молиться… Может, достаточно? Могу я отдохнуть? Потому, что ты многим помогла и многих возлюбила, привел к тебе и этого… Так ясно отпечатлелся в душе ответ, что я даже воскликнула:
– Да? Ой…
Вздохнув, поднялась с пола и открыла дверь на лестничную клетку в тайной надежде, что бомжа нет, испарился… Но он лежал все в той же позе.
Спустившись вниз, я наклонилась над ним: на его лицо была натянута вязаная шапка, кистями рук он вцепился в горячую батарею. Вчерашний бутерброд лежал нетронутый. Чай выпил.
– Эй, ты живой? Живой, а?
Он пошевелился и пробормотал:
– Не гоните.
– Да не гоню… Почему не поел?
– Поем… Чаю…
Принесла чай. Он не пошевелился. Вызвать «скорую»? Но его завтра же выгонят на мороз. Я не понимала, почему мне было его так жалко, до слез. Господи, ну что с ним делать?
– Идите… попросил он. – Потом выпью.
Вот и хорошо: сам сказал. Я поднялась к себе, легла… Но сна, конечно, не было уже и в помине. Самое время читать Евангелие. И в Рождество – не про Христово Рождество пронзило душу, а про Страшный Суд:
«Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» [21] .
Господи, не хочу в огонь вечный…
Я глянула на часы: час ночи. Самое удобное время: все спят.
Спустившись к бомжу, я спросила:
– Тебя как зовут?
– Ми…ш…ша… – чуть слышно произнес он.
– Что ж ты чай не выпил?
– Не могу… – ответил он. – Болит…
– Ладно, поднимайся, пойдем ко мне, – решилась я вдруг сказать.
– Нет…
– Что нет? Если тебя сегодня ради Рождества не выгнали, завтра взашей как миленького. Поднимайся! Поднимайся, говорю тебе, пока не передумала.
Бомж пошевелился, попытался встать, прислонился к батарее, с трудом поднялся и сказал:
– Нет… Не пойду.
Парень был высокого роста, худой, в грязной вонючей одежде, с каким-то отсутствующим, жалким взглядом.
– Да не бойся, я одна в квартире… Давай, давай. Не хватало, чтобы нас увидели, мне тогда тут не жить, – уговаривала я скорее себя, чем его.
Он ухватился за перила и, подтягиваясь на руках, с трудом одолел один лестничный пролет. Наконец через тамбур вошел в мою дверь. Мотя зашипел на него.
– Киска, – удивился он, прислонился к стене у двери и так же, как делала я час назад, сполз на пол.
– Тут и лежи, есть будешь? – отвернулась я от него и заткнула нос пальцами.
– Водку три дня, мороз был, не ел. Всё болит… – сказал он и скорчился на полу.
Я накапала ему настойки чистотела, которым лечу все желудочные расстройства. Приподнявшись, он выпил и затих.
– Туалет рядом, – сказала я, выключила везде свет и пошла спать. Вонь дошла и до моей комнаты. А сколько заразы он принес в мой дом – о-го-го!.. Я встала, снова включила свет и всю квартиру от души окропила крещенской водой. Бомж только чуть пошевелился.
Господи, слава Тебе за всё! Но к чему, зачем мне это приключение, мне бы отдохнуть… Народ разъехался: кто в деревню, кто в Египет, кто еще куда подальше. А я… Даже книгу не могу спокойно почитать. Стало мне себя очень жалко, даже слезой прошибло. Но тут, перед тем как заснуть, в очередной раз всплыла в памяти одна история. Весной 1992 года я попала на свой первый в жизни крестный ход на территории Донского монастыря. Только лишь года за два – за три до этого прекратились массовые первомайские и ноябрьские демонстрации, прототипом которых и был крестный ход, только наизнанку. Одно наименование чего стоит д е м о н страция. В то время верующие только еще начинали робко надеяться, что все возвращается на круги своя. Донской крестный ход был связан с удивительным событием. Несколькими неделями ранее были обретены святые мощи Патриарха Тихона, которые считались пропавшими, думали, что большевики уничтожили. И вот в тот весенний день чудесным образом найденные святые мощи торжественно перенесли из Малого в Большой собор древней обители. Народу не очень много, но воодушевление было невероятное: даже обнимались и целовались с незнакомыми, как на Пасху. Это было совершенно новое чувство для советского человека. Таким же открытием было появление каких-то «асоциальных элементов» около открывающихся церквей – раньше таких на виду не было. Бродяг называли бичами («бич» – «бывший интеллигентный человек»). Для них в СССР была предусмотрена уголовная ответственность за тунеядство, и их, как отчитывались, успешно перевоспитывали в ЛТП (лечебно-трудовых профилакториях). Милицейское «бомж» («без определенного места жительства») еще не вошло в обиход; массовым явлением бомжевание стало следствием хаоса постсоветской эпохи. Наши люди стали людьми «не нашими». И вот эти «не наши» люди – бомжи ли, бичи выстроились за монастырскими вратами целым коридором. Верующие стали выходить с крестного хода на улицу и, как я могла заметить, мало кто обращал внимания на сирых и убогих. Но мне их всегда было жалко – наверное, передалось от любимой бабушки Зои, в доме у которой в войну и в послевоенное время, бывало, жили до одиннадцати человек неприкаянных родственников. Раздала я свою невеликую мелочь, потом снова зашла в монастырь и в церковной лавке разменяла еще денег. Когда вышла за ворота, просящих осталось совсем мало. И вот протянула я деньги одной чумазенькой веселой девахе, а она вдруг достала из-за пазухи небольшой пластмассовый черный крест с белым распятием – такие тогда в гробы клали – и протянула его мне:
– Возьмешь?
Крест был такой замусоленный, грязный… Мысль была одна: надо же его вымыть.
– Давай! – протянула я ладонь.
– Бери и помни! – ответила мне чумазенькая, как в известной детской игре.
Дома я его отмыла и водрузила на «голгофу» – горку на подоконнике, сложенную из камней, привезенных из разных святых мест. Этот крест до сей поры у меня. Тогда я еще подумала, что какой-то знак в этом даре был, мне показалось, что Господь таким образом возложил на меня крест – заниматься вот такими убогими… Действительно, у меня не было страха перед теми бомжами, которых Господь посылал, и я почему-то всегда в конце концов находила правильное решение того, как можно им помочь.
Проснувшись утром, сразу почувствовала бомжовую вонь… Он лежал в той же позе, в которой я его оставила на ночь.
– Михаил, ты как? – поприветствовала я рождественского гостя.
– Доброе утро, – ответил он и приподнялся. – Дайте мне лекарства.
Я накапала ему чистотела.
– Сейчас уйду… – слабым голосом сказал он. – Соседи ругались за дверью, что воняет в тамбуре.
– Да, вонь, брат, знатная. Наши грешные души так смердят перед Богом.
– Да, – согласился он. – Можно полежу?