Жизнь языка: Памяти М. В. Панова

статей Сборник

П.: Школа Виноградова напоминает штаны, потому что у нее две брючины. Одна ветвь – это блестящие замечательные ученые. Вот перед вами Елена Андреевна Земская,…Ковтунова…

З.: Ковтунова, конечно.

П.: Да.

З.: Белошапкова. Мало ли у него?…

П.: Белошапкова замечательно…

З.: Много прекрасных у него учеников.

П.: Вот это блестяще одаренные ученики. А другая ветвь – это тоже талантливые администраторы. Вот Ефимов – это был волевой администратор. Не для печати: а также и Шведова. Я потом скажу, как Виноградов отзывался о Шведовой, которая его ученица…

З.: Я чуть-чуть отойду, вы говорите – я буду слушать все равно.

П.: Ну вот, этот Ефимов меня приглашает на собеседование в МГУ. Я в страшном удивлении, потому что я с МГУ не связан, с Ефимовым не связан. А Ефимов был какой человек? Он хвастался, как он успел выпустить довольно много книг, три или четыре книги, по

истории литературного языка. Он хвастался так: «Я написал первую книгу, а потом всю ее разрезал на куски по полстраницы, составил картотеку, перемешал эти листки и потом их тасовал в разном порядке – издавал новые книги, и никто не мог меня упрекнуть, что я переиздаю свою книгу, потому что после одного листка я подбирал другой, по теме близкий, но не тот, который был в первой книге, и никто не мог открыть, что это одна и та же рукопись». Ну, вот это такой был хвастун.

Ну, вдруг… встречаю я его там, это еще в старом здании МГУ… Вы помните, было такое круглое здание?…

З.: Я там училась.

П.: Да. Круглое здание кафедры. И вот он говорит: «Виктор Владимирович Виноградов приглашает вас в университет». Я был страшно ошеломлен и что-то лепетал некоторое время, потом сказал: «Я очень благодарю Виктора Владимировича». – «Вот-вот-вот, с этого надо было начинать» (смеется). Вот. Ну, значит, я сопротивляться не стал, сказал, что я рад, только боюсь, что я не смогу помочь кафедре (это я из скромности), и договорились, что я пойду – уже после полпреда Виноградова, вот этого Ефимова, – пойду к нему [Виноградову] в Институт русского языка и представлюсь.

Ивану Афанасьевичу надо было сообщать, что я ухожу. Иван Афанасьевич мне сказал… это было в Институте русского языка, где он не работал, но вот тоже туда пришел, наверно, по чьему-то вызову, – Иван Афанасьевич меня так уговаривал не уходить! «Вы не знаете, какое здесь положение. Здесь надо все время кричать: „Ура Виноградову!“ Здесь вот по этой доске нельзя пройти…». А тогда Виноградов в одной из своих статей написал, что предикативное сочетание подлежащее + сказуемое не есть словосочетание, потому что это уже предложение. Потом он эту, наверно, идею оставил, она была просто проходной, но его последователи так вцепились в эту идею! И вот Василенко говорит: «По этой доске нельзя пройти здесь, не выкрикивая: „Предикативное словосочетание не словосочетание!“ Вы тут завянете», и так далее. Но я все-таки сказал, что я уйду. Иван Афанасьевич не стал мне препятствовать и перед директором института, который тоже не отпускал меня… Я тогда был членом партии, и он стал сразу грозить, что он из партии меня исключит, директор Мосгорпеда, но Василенко за меня заступился – говорит: «Надо отпускать».

З.: А я не соглашусь с Василенко. Я работала в Институте русского языка, и никогда Виктор Владимирович не требовал, чтобы его мнение так вот просто…

П.: Это, наверно, именно так, но культ Виноградова там все-таки был среди второстепенных ученых. Но, между прочим, к этим культовикам сам Виноградов относился о-очень критично.

Когда мы с вами, Елена Андреевна, писали работу «Русский язык и советское общество», долгое время не могли найти руководителя тома, посвященного синтаксису. Мы долго на эту тему беседовали с Виктором Владимировичем, перебирали имена, и я в отчаянии сказал: «Ну, может быть, просить NN?» Это ведь его ученик и вообще… обычно учителя преувеличивают значение своих учеников. И вдруг Виноградов (оцените трезвость его мысли, оцените его объективность) говорит: «Ни в коем случае. Это схоласт. Он не способен на мысль, классификатор». Я был потрясен его проницательностью. Меня поразила его объективность и справедливость. И много раз было именно так, когда он подходил к ученым не по тому, что мой ученик – не мой ученик. Вот вы говорили, Елена Андреевна, и я это сейчас повторю, сколько он пригласил ученых в Институт русского языка, ему духовно неблизких, начиная с Шаумяна, структуралиста, ну и, там, очень многих.

З.: Апресян, Мельчук, это же он всех пригласил.

П.: Да.

З.: Левин.

П.: Левин, да. Так что надо воздать Виктору Владимировичу хвалу именно за то, что у него был прямой взгляд.

З.: Прежде всего за то, что он оценил Михаила Викторовича и его пригласил.

Т.: Да, да.

П.: И мне это особенно дорого. Так вот, идет у нас с Виктором Владимировичем разговор, и вдруг он говорит: «А как вы отнесетесь к тому, чтобы работать в Институте русского языка?» И я ответил (как всегда в минуту растерянности, очень неуклюже сказал): «Виктор Владимирович, вы ставите меня в положение буриданова осла. Я не знаю, куда мне двинуться – туда или сюда». Виктор Владимирович говорит: «Ну хорошо. Давайте мы сейчас решим, что вы будете работать в Институте русского языка», – решил все, значит, Виноградов. Взял –

повернул на другую сторону. «А насчет университета мы потом посмотрим». И на самом деле потом он меня и в университет приглашал. Ну вот. Значит, мама была жива, и она даже встревожилась и спросила: «Мишенька, а ты сможешь?» (З. смеется.) Маме – спасибо ей, она заботилась обо мне… чтобы я не зазнавался. Ну вот. Значит, сейчас я посмотрю, чего… Теперь, почему меня Виктор Владимирович пригласил. Он же мои статьи [вряд ли читал]… там, три или четыре статьи напечатано в «Ученых записках МГПИ», которые никто не читал, они выходили очень маленьким тиражом. Раздумывая об этом, я подумал – вот почему. В журнале «Вопросы языкознания» шла дискуссия о преподавании в вузах истории русского языкознания, вернее, языкознания в России, и я написал статью, которая была напечатана, по повелению, конечно, Виноградова, в «Вопросах языкознания». И я думаю, что некоторые идеи этой статьи Виктору Владимировичу показались близки. А идеи эти – они были не менее близки и мне. (З. смеется.) Идеи такие. Надо прекратить издеваться над русскими языковедами. Они все рассматривались как люди, которые находились под влиянием западных ученых (компаративисты – это сначала на Западе, а потом Востоков и Буслаев у нас). Еще не полностью исчезло стремление изобразить всех языковедов как сторонников какой-нибудь социальной прослойки – «работали для каких-нибудь социальных сил». И я вот восстал против этого принижения русской лингвистики и написал о том, что надо изучать, как одно учение порождает другое учение, как одно вырастает из другого.

З.: В духе «Этюдов о стиле Гоголя».

П.: Да-да-да-да-да-да-да-да.

З.: На самом деле это та же мысль.

П.: Да. Сейчас я не помню уже… статья эта в журнале сохранилась, но я давно ее писал, и… ну, например, первые статьи Бодуэна написаны явно в потебнианском духе. Ясно, был мост, который от одного к другому был перекинут. И так дальше – Фортунатов оказал влияние на очень многих ученых, которые иногда далеко от него ушли, например Ильинский, убитый Сталиным (Ильинский есть артист, а это ученый). Вот. И эта идея пронизывает статью. Ну, я думаю, что Виктору Владимировичу это было близко, потому что ему, наверно, тоже было тошно от того, что русское языкознание всячески умаляется, то оно подражательное, то оно следует каким-то всяким социологическим схемам, и поэтому… Откуда он меня знал-то? Вот я догадываюсь. Наверно, только по этой статье.

З.: А может быть, он статью о слове как единице языка знал?

П.: Я думаю, что он вряд ли читал «Ученые записки МГПИ». Хотя, с другой стороны, Василенко, который был чинопочитающим человеком, вот особенно таких достойных людей, как Виноградов, может быть, ему дарил.

З.: Дарил, наверно.

П.: Ну вот. (Пауза.) Пришел я в ваш Институт русского языка, и меня (сейчас я буду рыдать) избрали секретарем парторганизации. Причем это сделал хитрый Левин. Ему надоело быть секретарем, и он подговорил меня выдвинуть. Боже мой, как я умолял меня не избирать! Вот до такой глупости, что сказал: «У меня все время голова болит». Но они были неумолимы. Потом мне сказали, что присутствовал на моем избрании, как на избрании вообще всяких секретарей, уполномоченный райкома, и он даже сказал: «Ну, если он говорит, что у него все время голова болит, не надо его избирать». Но они все-таки решили на мне отыграться.

А идея-то у них была какая? Обыватели Института русского языка решили, что я любимчик Виноградова. [А в любимчики я почему попал?] Виноградов получил то ли от ЦК задание писать работу «Русский язык и советское общество», то ли это ему самому пришла в голову идея, и он меня назначил руководителем этой работы «Русский язык и советское общество», образовал для этого специальный сектор. Ожегов стал руководителем сектора культуры речи, а я – сектора современного русского языка. Ну, ясно, что я любимчик. Ко мне подходили сотрудники вашего института и говорили: «Вы попросите Виктора Владимировича, чтобы он дал в наш сектор две ставки». Я говорю: «Да как я буду просить Виктора Владимировича по вашему сектору? Я могу просить только по теме „Русский язык и советское общество“».

А тут, действительно, было так. Ну, о чем я просил? Прихожу к Виктору Владимировичу – говорю: «Ламара Капанадзе очень была бы хороша…», а Ламара Капанадзе просилась в мой сектор от Шведовой… Я говорю: «Хорошо бы перевести Ламару Андреевну Капанадзе в мой сектор». Он говорит: «Ну что же, если она согласна, пожалуйста». Вот. «Мне нужна машинистка на две недели, дайте мне лишнюю машинистку только для нашего сектора». – «Ну что же…». Зовет… заведующую машинным бюро и говорит: «Дайте еще Панову» (или Михаилу Викторовичу) «две машинистки на две недели». Ну вот, в общем, так, [нрзб. ] легенда, что я его любимчик, хотя на самом деле он никаких поблажек мне не делал. Вот, Елена Андреевна, подтвердите.