Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование
Шрифт:
Начавши это письмо 1 декабря, заканчиваю его 8. 12. Живем мы тут, как видишь, не торопясь. Завтра мои уезжают в Москву, а я остаюсь на недельку или поболее того. Погода все время прекрасная, захаживаем иногда в совершенно пустой и поэтому вдвойне прекрасный ресторан «Гагрипш» (построенный, кстати, в Норвегии, разобранный там и собранный вновь здесь), пьем кофе, а сегодня ходили в горы, довольно высоко, и, представь, твой крестник вел себя молодцом.
За хорошие твои слова о «Долгих Криках» спасибо, за замечания тоже. Значит, ты вместо Коктебеля поехал в Гагру и, насколько я понял, смылся 20 октября? А я тут с 26-го.
Погода дивная, уже дней десять море как стекло, такого моря и летом
Целую тебя, и всем твоим присным поклон и привет. Тамара кланяется.
Февраль, 1978. Абрамцево
Майн либер кум!
Забурел ты что ли? Или письма моего не получил? Почто не напишешь мне-дак? И почему не присылаешь «Н<аш> С<овременник>» с твоим рассказом? И как твой роман – понравился ли? (имею в виду редакторов).
Слушай, ты Нине показываешь свои опусы до напечатания? Я раньше страх как любил тыркать всем в нос свои рассказы, а теперь боюсь, берегу свои нервишки: вдруг… Как сказал один поэт не из последних: «Бывало думал: ради мига и год, и два, и жизнь отдам… Цены не знает прощелыга своим приблудным пятакам. Теперь иные дни настали, лежат морщины возле губ, мои минуты вздорожали, я стал ленив, суров и скуп» [361] .
Пишу я теперь нечто очень хорошее, на мой взгляд, и когда напишу особенно удачную страницу, похрюкаю тихо и спрячу, и спрячу.
361
Начальные строчки стихотворения В. Ф. Ходасевича (1886–1939) «Стансы» (1922).
«Если бы вы собрались помолиться Богу и заехали ко мне, то мы обо всем бы потолковали и почитали», – в 1853 году С. Т. Аксаков писал так из Абрамцева в Москву историку М. П. Погодину – так начинает свое письмо ко мне В. Лихоносов.
Так вот, не соберешься ли ты помолиться Богу?
Семье твоей кланяюсь, а тебя обнимаю нежно.
Один мой герой просыпается темным ноябрьским утром в печали, греет кофе, вздыхает, глядит на запотевшее сумеречно-сивое окошко и думает: «Не уходи от меня, ибо горе близко и помочь мне некому» [362] .
362
Псалом 21, 12.
Вообще, скажу я тебе, Библия – кладезь глубоких сюжетов, бери чуть ли не любую строку и пиши, так сказать, иллюстрацию.
Где-то в конце марта Алексей Божий человек, т. е. Алешкины именины, на которых, как крестный отец, ты конечно должен быть. Я тебе потом сообщу о дне.
<Сентябрь 1979. Москва>
Дорогой Вася!
Видишь, как выходит – оперироваться собирался ты, а вспороли неожиданно меня. Причем все врачи считали меня безнадежным. А я в это время в реаниматорской (после операции) скандалил с сестрами и врачами, требуя передышки во вливаниях, а вливали в меня всякую дребедень, и кровь в том числе, по 17–18 часов без перерыва, так что со мной начинались нервные судороги. Одним словом, за 10 дней моего пребывания в реаниматорской на 8 литров моей крови мне влупили литров 50 всяких белков и прочего, так что по жилам моим тек, наверное, бульон.
Теперь
А было у меня: камни в желчном протоке, воспаление поджелудочн<ой> железы и общее полное отравление всего организма, т. к. в течение недели желчь поступала в кровь, и стал я желт, как <неразборчиво>, уже заговаривался, т. е. вместо одного слова говорил другое и забывал, кого как зовут. Т. е., как выражаются ученые люди, пунктирная потеря сознания.
363
См. письмо 106.
Будущее, милый Вася, меня не веселит: ничего мне нельзя будет – нельзя есть соленого и копченого, нельзя пить пива, не говоря о прочем, нельзя никуда ехать, надо быть все время в пределах досягаемости «скорой помощи», нельзя копаться в саду и огороде, нельзя поднимать тяжелое и т. д. Одним словом – инвалид. Одна надежда, что Господь не отнял еще у меня талант и мне удастся еще кое-что написать.
Прочел отрывок из твоего романа («Витенька». – И. К.) и скажу, что если весь роман написал так же, то я тебя поздравляю! Пожалуйста, поблагодари Нину за предложение перевода меня в лучшую больницу, но мне было бы грешно изменить здешним врачам. Кроме того у меня отдельная палата и женщина, кот<орая> готовит мне еду и ставит клизмы, и все о’кей.
Обнимаю тебя, милый Вася, Нине и ребятам кланяюсь. М. б., заглянешь? От 4-х до 7. 11-я Парковая улица (Измайлово), б-ца № 57, палата 330.
26 марта 1981. Абрамцево
Дорогой Вася!
Одно утешение тебе могу сказать: каждое утро, и каждый день, и молясь Богу на ночь – уверяй себя, что тебе исполнилось сорок лет. Упрись, и все! Сорок! И не месяцем больше.
А не побывал я у тебя, чтобы лицезреть твою цветущую физиономию, потому, что почта абрамцевская работает гораздо хуже мелиховской.
В те стародавние времена Чехов мог, сидя в своем Мелихове, писать Суворину и Мизиновой и назначать им свидание на следующий день в «Славянском базаре». А раз назначал, значит, был уверен, что письмо доедет вовремя и свидание состоится. А твое письмо, хоть отправленное чуть не за неделю (я поглядел на штемпель), пришло спустя два дня после твоего тезоименитства.
И электрички теперь ходят медленнее, чем раньше ходили паровички. Я подсчитал: до платформы «55-й км» современная электричка идет 1. 10–1. 15 минут. Значит 45–47 км в час. А мы, видишь ли, изнемогаем от скоростей, от потока информации и обретаем стрессы.
Я и не знал твоего дня рождения, но будто чувствуя, написал тебе письмо с разными заманчивыми весенне-летними предложениями, получил ли ты его?
И все-таки бесконечно жаль, что не смог я явиться к тебе с копчеными лещами, мы бы тогда отгородились от всех дюжиной бутылок немецкого пива, расстелили бы газетку и мурлыкали бы, не обращая внимания ни на коньяк, ни на все остальное, – ты только пересмотри Нинины «кандидатские» слайды: какие все были смурные, окоселые и т. п., одни мы с тобой как огурчики!