Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование
Шрифт:
У нас тут легла зима не зима, но что-то такое легло – снег во всяком случае есть, у меня за окном кормушка, и прилетают всякие поползни, синицы, хохлатые жаворонки и пр.
Я тужился, тужился и выдавил наконец из себя 26 страниц т. н. лирической прозы, которую и отправил в «Вокруг света» [350] (они мне давали командировку). Теперь, скрепя зубами, сижу над нурпеисовским сценарием, четверть которого сделал. К декабрю рассчитаюсь с Нурпеисовым и – вольный казак! «Жизнь и смерть Сергея Петровича» [351] , а?
350
В журнале
351
Этот замысел не был осуществлен.
У меня опять было рассыпали набор [352] , ты об этом знаешь, тебе звонил Нурпеисов, но я тут ни при чем, ты уж извини нас великодушно, я не знал ничего, вдруг получаю телеграмму – ура! – а потом и письмо, в котором Нурпеисов сообщает, что все улажено. Но ЦК уже столько раз покушался на мою несчастную особу, что я теперь ничему не верю, пока не увижу книжку изданной.
Топим котел и – представь себе – в доме тепло. Так что я серьезно намереваюсь тут зимовать и жду тебя в гости – вообще в гости, а на Новый год в особенности – с чадами и домочадцами. Будет елка и фейерверк.
352
Рассыпали набор не только книги Казакова, но и книги А. Нурпеисова в его переводе. См. письмо 64.
Посылаю тебе фотографию тебя и Алешки. Ты вообще завел бы (как Никита [353] ) на столе большое стекло и подсовывал бы под него фотографии близких тебе существ, чтобы, когда ты садишься за стол, они смотрели на тебя своими чистыми глазами и не позволяли бы тебе лениться и писать дурно.
Что нового – в Союзе и вообще? Ей-богу, кум, напиши, а то как ни хорошо здесь, а все-таки человек – скотина общественная, и ему интересно, что делает не только он сам, но и все общество.
353
Толстой Никита Ильич (1923–1996), филолог-славист, академик АН СССР (с 1987), друг Казакова.
Как твой перевод? Не раздумал ли ты в январе ехать со мной в Алма-Ату? Пишешь ли ты что-нибудь кроме перевода?
Тамара была в Минске с Алешкой, теперь приехала. Алешка начинает ходить самостоятельно.
Будь здоров, милый, целую и обнимаю, привет сердечный от всех наших всему твоему семейству.
Росляков Василий Петрович (1921–1991), прозаик, критик, кандидат филологических наук. До Великой Отечественной войны учился в МИФЛИ.
Письма публикуются по Собр. соч., т. 3, с. 459–476.
13 декабря 1968. Абрамцево
Я думал, Вася, ты за тугриками в Монголию собрался и порадовался было за тебя. Эка! – подумал я, Вася-то, Вася наш! После Дрездена да на нашу прародину (мы ведь все татарове!), привезет, думаю, жене шубу на лисьем меху, себе сапоги войлочные, чтобы было в чем на зимнюю рыбалку ездить. А потом слышу – сам повез монголам дань, собрал с союза ясак и повез, как какой-нибудь захудалый князек, а не свободный сын просвещенного мира.
Чем же тебя там кормили, любезный? Небось все кониной да бараниной? Скакал ли ты на мохнатых
Почему-то не судьба нам с тобой попасть в одну группу для совместного вояжа.
354
Косоруков Александр Александрович (р. 1931), переводчик, председатель иностранной комиссии Союза писателей.
Приедешь ли ко мне с Ниной [355] на Новый год? Ты отпиши мне непременно.
Посылаю тебе вырезку из газеты. В идеале было бы неплохо 31-го с утра махнуть отсюда на оз<еро> Плещеево, наловить рыбки и в сумерках вернуться в теплый дом, пахнущий елкой, мандаринами и новогодними приготовлениями…
Слушай, а помнишь ли ты зимний Таллин? Посылает же нам судьба немного счастья в жизни, как подумаешь. За что? Меня это волнует. Не пришлось бы потом расплачиваться.
355
Жена Рослякова Нина Андреевна.
Это кафе с синим садом и запахом голубых цветочков, а? Эти калориферы, греющие наши бока, музыка, слезы, танцы… А Вышгород, а площадь ратуши в косо летящем снеге, а «Медная монета», а наши завтраки в прохладном свете утра в ресторане за белыми скатертями!
«Я жил тогда на улице Лабораториум…»
А даль залива и мы – на корабле, а наша тоска и желание немедленно уплыть куда-то…
Давай не забывать это! Давай разочтемся с Нурпеисовым и Токомбаевым [356] и засядем за свое. Давай напишем «Праздники, которые всегда с нами». Я когда читал эти хемингуэевские записки, я его очень понимал – понимал, как сладко было ему вспоминать свою молодость в Париже, все эти кафе, утра и ночи. Так давай же не лениться!
356
Токомбаев Аалы (1904–1988), киргизский поэт и прозаик; Росляков переводил его прозу.
Очень бы я был счастлив, если бы ты поселился в Абрамцеве, мы бы работали и тем самым подстегивали друг друга. Я рад был бы пронести дружбу с тобой до гробовой доски, потому что дружба, помимо любимой семьи, – единственное, что нас греет в этой жизни.
Будь здоров, поцелуй Нине ручку.
Пиши мне почаще.
31 июля 1970. Абрамцево
Драгоценный мой кум Вася!
Зачем же занесло тебя к Медведице, когда мог ты жить в Абрамцеве, как я предлагал, рыбы тут полно на оз<ере> Озерецком, тишина, покой и святые земли?
А Нерль опять же рядом – отличное шоссе!
А какое «Всенощное бдение» я слушаю! Представь, как привез из Парижа, так ни разу не ставил эту пластинку, руки не доходили. И вот – дошли, и я обалдел – до того хорошо.
Дорогой мой Вася! Дни наши с тобой бегут, все меньше их у нас впереди, и надо бы нам видеться с тобой почаще, жить подружней. А ты все дальше и дальше забираешься и все трудней тебя достичь и постичь.