Жизнь за гранью жизни
Шрифт:
Итак, в лесной избушке в разных типах сказок производится разрубание человека.
Другим типом разрубания, уже тесно связанным с определенным сюжетом, является разрубание в сказках о неудачном врачевании. Это - популярная сказка с несколькими разновидностями. Старик попадает в кузницу или встречает Николу, который его разрубает, оживляет и омолаживает. "Ложись, старче, в корыто" - говорит странник. Старик лег, а странник взял топор и изрубил его на мелкие части. Поп принес воды; странник спрыснул ею изрубленное тело - стала пена; он в другой раз спрыснул стало мертвое тело; в третий раз спрыснул - стал молодой человек". Здесь ясен смысл обряда - разрубание создает нового человека.
Разрубленные тела часто варятся. Огонь так же омолаживает,
Мы знаем, что в обрядах инициации неофиты в самых разнообразных формах подвергались воздействию огня.
Сжигание, обжаривание, варка посвящаемых прослеживаются уже на наиболее ранних известных нам ступенях обряда посвящения. Спенсер и Гиллен записали
ВОЗВРАТИВШИЕСЯ ИЗ НЕБЫТИЯ
эти обряды среди астралийцев. Обряд, записанный ими, длился много дней и представлял собой нечто вроде спектакля. Один из его эпизодов состоял в том, что предварительно было вырыто в земле длинное углубление такой величины, чтобы вместить в себя тело мужчины. Это и есть "печь". Один из представляющих был уложен в углубление, другой стал на колени у его ног, а третий - у головы. Двое последних изображали собой мужчин арунта, жаривших человека в земляной печке. Каждый из этих двух при помощи бумеранга делал вид, что поливает жарящегося и засыпает его тело угольями; при этом они удивительно хорошо подражали звукам шипящего и лопающегося жарящегося мяса... Тогда из темноты выступил четвертый артист, представлявший мужчину тотема лягушки времени Дльчеринга (т. е. глубокой древности). Он шел неуверенным шагом, беспрестанно втягивая в себя воздух, как бы чувствуя запах жарящегося мяса; но, по-видимому, он был не в состоянии открыть, откуда несся запах.
Таков рассказ Спенсера и Гиллена. Последний исполнитель приходит уже к самому концу представления. Посвящаемый к тому времени уже сгорел. Никаких следов старой, смертной, человеческой натуры не осталось, что и выражается в том, что после сгорания ничего нельзя было обнаружить по запаху.
В этом случае обряд выполнялся символически. Он мог выполняться более жестоко. Юношей держали на огне по 4-5 минут. В Верхней Гвинее посвящаемые "убивались, жарились и совершенно изменялись". Обряд в Виктории описывается так: "Сильный огонь, зажженный в предыдущую ночь, к этому времени уже сгорал, так что он содержал только золу и тлеющие уголья. Над огнем держат шкуру опоссума, и на нее лопатами насыпают угли и золу. Юноши проходят под шкурой, и их осыпают углями и золей"
Мы знаем, что при посвящении юноша как бы получал новую душу, становился новым человеком. Мы здесь стоим перед представлением об очистит
ной и омолаживающей силе огня - представлением, которое затем тянется до христианского чистилища.
В Океании еще накануне "разжигают огромный огонь. Мужчины приказывают неофитам присесть к нему. Сами мужчины рассаживаются в несколько тесных рядов позади них. Вдруг они схватывают ничего не подозревающих мальчиков и держат их близ огня, пока не будут спалены все волосы на теле, причем многие получают ожоги. Никакие вопли не помогают.
Сжигание, обжигание, обжаривание во всех этих случаях ведет к величайшему благу, к тому благу, к которому приводит весь обряд вообще, т. е. к тем способностям, которые нужны полноправному члену родового общества.
Мы знаем, что весь обряд представляет собой нисхождение в преисподнюю. То, что происходило с посвящаемыми, происходило и с умершими. На островах Согласия представляли себе, что "душу варили или пекли в земной печке, подобно тому, как свиней пекут в земле, и что ее затем помещали в корзину из листьев кокосовой пальмы, ранее чем подать ее тому богу, которому умерший поклонялся в жизни. Этим каннибальским божеством он теперь съедается, после чего, посредством некоего необъяснимого процесса, умерший и растерзанный человек эманировал из тела божества и становился бессмертным".
Мы не будем останавливаться на стадии первобытного мифа, а прямо перейдем к сказке, причем проследим сперва сжигание как благо. В новгородской сказке мальчика отдают в науку "дедушке лесовому". Его дочери топят печь. "Дед и бросил мальчика в печь - там он всяко вертелся. Дед вынул его из печки и спрашивает: "Чего знаешь ли?" "Нет, ничего не знаю" (трижды пень накаляется докрасна).
– ^Ну теперь, научился ли чему?" - "Больше твоего знаю, дедушко", - ответил мальчик. Ученье окончено, дед лесовой и заказал батьку, что он приходил за сыном". Из дальнейшего видно, что мальчик научился превращаться в животных. В вятской сказке мальчик
также попадает к лесному учителю. Отец за ним приходит. "Нет, еще не отдам. Я его еще варить стану в котле". Расклал огнище, поставил котел, сына как сцапал, бросил в этот котел. Тот выскочил невредимым. В другой раз бросил, тоже невредимо. "Будет ли ужо?" - "Нет, еще разок... Ты теперь больше меня знаешь, так будет". Здесь мальчик научается понимать крик птиц. В обоих случаях сохранена первоначальная охотничья основа: прошедший посвящение приобретает качества животного.
Однако наряду с этим представление о сжигании как о благе, уже очень рано имелось другое, противоположное ему. Мы пока только устанавливаем факт. а объяснение его дадим после рассмотрения материалов.
Такое отрицательное отношение мы имеем, например, на островах Кука. Здесь полагали, то после некоторых приключений душа попадает в сети страшного существа, называемого Миру. "Наконец, сеть вытаскивалась с душой в ней, которая теперь, ы а половину захлебнувшись, дрожа, вводилась к ужасной ведьме Миру, известной под названием Красная, потому что ее лицо отражало пылающий жар вечно топящейся печки, в которой она варила свои неземные жертвы. Сперва, однако, она кормила и может быть откармливала их черными жуками, красными земляными червями, крабами и мелкими птицами. Подкрепленные, они должны были выпивать ча^ку крепкого "кава", сваренного прекрасными руками четырех красавиц - дочерей ведьмы. Приведенные в состояние бесчувственности эти опьяняющим напитком, души затем уносились без всякого сопротивления к печке и варились там".
Кто не узнает здесь детей, попавших к ведьме и откармливаемых, чтобы быть съеденными?
В этом случае интересно, что никакой борьбы против сжигания нет. Резко бросается в глаза полная неизбежность того, что происходит, обреченность души. Этот материал записан на островах Кука, а материал,
ВОЗВРАТИВШИЕСЯ ИЗ НЕБЫТИЯ
денный выше, где сжигание приводит к обожествлению, записан не слишком далеко оттуда - на островах Согласия. Следовательно, на одной и той же территории мы имеем диаметрально противоположные представления. Дело, следовательно, не в территориальном принципе, а в другом: судьба души зависит от социального положения умершего. Сжигание смертельно для женщин, детей, для всех умерших естественной смертью. Они попадают в сети Красной Миру, и это означало окончательную смерть, уничтожение навеки. Убитые же в бою, вообще воины и вожди, умирают иначе, - их души через горы уходят в небесный мир для вечной жизни.
Таким образом эта двойственность появляется с начатками социальной дифференциации.
С этой стороны интересно рассмотреть античный материал. Действующие лица - боги и герои. В гомеровском гимне Деметра, богиня земли, плодородия и подземного царства, странствует в поисках своей дочери и попадает в дом Келея. Здесь она живет неузнанной, она принята в няньки младенца Демофонта. "Деметра согласилась остаться там и стать нянькой младенца. Она взяла ребенка в свои бессмертные руки и приложила его к своей благоухающей груди, и сердце матери радовалось". Так Деметра воспитывала Демофонта, и ребенок рос подобно богу, не брал груди и не ел хлеба, но Деметра натирала его ежедневно амброзией, будто бы он действительно был отпрыском богов, нежно на него дышала, держа его на своих руках, ночью же, когда она была одна с ребенком, она тайно прятала его в силе огня, как головню, ибо ее сердце склонялось к ребенку, и с радостью она подарила бы ему бессмертие.