Жизнь за гранью жизни
Шрифт:
Чтобы найти объяснение всем этим явлениям, мы должны будем обратиться к мифам и обрядам народов, стадиально стоящих на более ранней ступени. Там мы не найдем ни окропления, ни хлеба, ни масла, ни ленточек на деревьях. Зато здесь мы видим нечто другое, объясняющее многое в образе избушки: избушка, стоящая на грани двух миров, в обряде имеет форму животного, в мифе часто совсем нет никакой избушки, а есть только животное, или же избушка имеет ярко выраженные зооморфные черты. Это объяснит нам и "курьи ножки" и многие другие детали.
Чтобы попасть в избушку, герой должен знать слово. Есть материалы, которые показывают, что он должен знать имя. Вспомним хотя бы сказку об АлиБабе и сорока разбойниках, где также надо знать имя, чтобы двери отверзлись.
Эта магия
434
пропущу тебя мимо себя, - говорит левый устой двери, - пока ты не скажешь мне моего имени". То же говорит правый устой. Умерший называет имена каждой части двери, причем они иногда довольно замысловаты. "Я не пропущу тебя через себя, -говорит порог, - пока ты не скажешь мне мое имя". "Я не открою тебе, - говорит замок двери, - пока ты не скажешь мне моего имени". То же самое говорят петли, косяки и пол. И в конце: "Ты знаешь меня, проходи". Мы видим, с какой подробностью перечисляются все части двери, так, чтобы не пропустить ни одной. Очевидно, этому обряду, обряду именования, т. е. открывания дверей, приписывалось особое значение. Избушка охраняет вход в царство мертвых, и герой или произносит магическое слово, открывающее ему вход в иное царство, или приносит жертвоприношения.
Вторая сторона дела - животная природа избушки. Чтобы понять ее, нужно несколько ближе присмотреться к обряду. Избушка, хатка или шалаш такая же постоянная черта обряда, как и лес. Эта избушка находилась в глубине леса, в глухом и секретном месте. Иногда она специально выстраивалась для этой цели, нередко это делали сами неофиты. Кроме расположения в лесу, можно отметить еще несколько типичных черт ее: она часто имеет вид животного. Особенно часто имеют животный вид двери. Далее, она обнесена забором. Забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами; вместо дверей у ворот - ноги человечьи, вместо запоров - руки, вместо замка - РОТ с острыми зубами". Что дверь избушки кусается, т. е. представляет собой рот или пасть, мы уже видели выше. Таким образом, мы видим, что этот тип избушки соответствует той хате, в которой производились обрезание и посвящение. Эта хата-зверь пос^^нно теряет свой звериный вид. Наибольшей со"Р^ивляемостыо обладают двери: они дольше всего ^охраняют вид пасти. "Дверь в комнате закрывалась
ВОЗВРАТИВШИЕСЯ ИЗ НЕБЫТИЯ
и открывалась, как пасть". Или, перед домом стоит орел: "Берегись! Всякий раз, когда орел раскроет свой клюв, быстро впрыгивайте по-одному!" Или "Сперва придется тебе пройти мимо массы крыс, а потом мимо змей. Крысы захотят тебя разорвать, змеи будут грозить проглотить тебя. Если ты счастливо пройдешь мимо них, то дверь тебя укусит". Э^о сильно напоминает нам увещевание тетушки в нашей сказке. Думается, что и птичьи ноги есть не что иное, как остаток зооморфных столбов, на которых некогда стояли подобного рода сооружения. Этим же объясняются животные, охраняющие вход в нее.
Будем следить за действиями героя дальше. Избушка повернулась, и герой в нее входит. Он еще п."ка ничего не видит. Но он слышит: "Фу, фу, фу! Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится. "Русский дух ко мне в лес зашел!" Или короче: "Фу, как рувска кость воня". На этой детали надо остановиться. Она очень существенна.
Запах Ивана есть запах человека, а не русского, Иван пахнет не просто как человек, а как живой человек. Мертвые, бестелесные не пахнут, живые пихнут, мертвые узнают живых по запаху. В сказаниях Северной Америки это видно очень ясно. Человек, например, отправляется искать свою умершую жену. В подземном царстве он наталкивается на дом. Хозяин дома хочет его проглотить, но говорит: "Он очень воняет! Он не мертв!" Этот запах живых в высшей степени противен мертвецам. По-видимому, здесь на мир умерших перенесены отношения мира живых с обратным знаком. Запах живых так же противен и страшен мертвецам, как запах мертвых страшен и противен живым. Живые оскорбляют мертвых тем, что они живые. Канон сказки требует, чтобы вслед за восклицанием "Фу, фу, фу!" и пр., следовало выспрашивание о цели поездки: "Дело пытаешь или от дела летаешь?" Мы ожидаем, что герой теперь расскажет о своей цели. Ответ, который он дает,
должен, однако, быть признан совершенно неожиданным и не вытекающим из угроз яти. Он прежде всего требует поесть. "Чего кричишь? Ты прежде напойнакорми, в баню своди, да после про вести и спрашивай". И, что самое необычайное, яга при таком отвр-а совершенно смиряется: "Бага-яга их напоила, накормила их в баню сводила". "Слезла, кланялась низко-.
Еда, угощение непременно упоминаются не толь,-.о при встрече с ягой, но и со многими эквивалентными ей персонажами. В тех случаях, когда царевич входит в избушку, а яти еще нет, он находит накрытым стол и угощается без нее. Даже сама избушка иногда подогнана сказочником под эту функцию: она "пирогом подперта", "блином крыта", что в детских сказках запада соответствует "пряничному домику". Этот домик уже своим видом иногда выдает себя за дом еды.
Отметим; что это постоянная, типичная черта яти, Она кормит, угощает героя. Отметим еще, что он отказывается говорить, пока не будет накормлен. Сама яга говорит: "Вот дура я, стала у голодного да у холодного выспрашивать". Что это? Почему герой никогда не ест, например, перед отправкой из дома, а только у яги? Эта не бытовая, не новореалистическня черта, эта черта имеет свою особую историю. Еда имеет здесь особое значение. Уже не стадии развития, на которой стояли североамериканские индейкьг, мы видим, что человеку, желающему пробраться в царство мертвых, предлагается особого рода еда. Та>:, например, в североамериканских сказаниях хозяин воды приводит к себе молодых людей. "Но стария женщина, мышь, предупредила молодых людей, чтобы они не ели того, что им даст Комокоа, иначе они никогда не вернутся на верхний свет". По верованию маори, "даже переправившись через реку, отделяющую живых от мертвых, еще можно вернуться, ао кто вкусил пищи духов, тот не вернется никогда".
Эти случаи совершенно ясно показывают, что, при°^Ц^вшись к еде, назначенной для мертвецов, прише
ВОЗВРАТИВШИЕСЯ ИЗ НЕБЫТИЯ
лец окончательно приобщается к миру умерших. От.сюда запрет прикасания к этой пище для живых. Мертвый не только не чувствует отвращения к этой еде, он должен приобщиться к ней, так как, подобно тому, как пища живых дает живым физическую силу и бодрость, пища мертвых придает им специфическую волшебную, магическую силу, нужную мертвецам.
Требуя еды, герой тем самым показывает, что он не боится этой пищи, что он имеет право на нее, что он "настоящий". Вот почему яга и смиряется при его требовании дать ему поесть. В американском сказании герой иногда только делает вид, что ест, а на самом деле бросает эту опасную пищу на землю. Наш герой этого не делает, он этой пищи не боится. Там, где культ мертвых уже получил полное развитие, эта необходимость еды на пути странника выражена ясно и сохранилась в деталях.
Еда отверзает уста умершего. Только приобщившись к этой еде, он может говорить.
В египетском заупокойном культе умершему, т. е. его мумии, по принесении в склеп прежде всего предлагали еду и питье. Эта так называемый "стол предложений".
То же представление мы имеем в античности. "Калипсо хочет, чтобы Одиссей взял у нее нектара и амброзии: только тот, кто поел пищи эльфов и испил их питья, навсегда остается в их власти"... "Так же Персефона принадлежит Аиду, поев гранатовое яблоко"... "Можно напомнить также о едений лотоса. Ктб из греков поел этой сладкой пищи, тот забывал родину и оставался стране лотофагов".