Жизнь
Шрифт:
Может, это был эффект слезания — медленный выход на поверхность задавленных импульсов и эмоций. Я не знаю. Но, когда я отправился в Париж заканчивать Emotional Rescue на Pathe Marconi, снова в компании Лил, мой палец держался на очень чувствительном спусковом крючке, образно говоря. Мои реакции определенно стали быстрее, и раздражение тоже. Бывают такие случаи, когда кровь у меня начинает кипеть и я выхожу из себя. Перед глазами опускается красна шторка, и я могу натворить бед. Кошмарная вещь. Я ненавижу человека, который ставит меня в это положение, когда начинают работать силовые рефлексы. Ты практически больше боишься себя самого, чем того, кто напротив. Потому что ты знаешь, что дошел до точки невозврата и способен на все — можешь убить, запросто, а потом придется
Мой охранник и друган Гэри Шульц может рассказать— он как-то раз был со мной в ночном клубе в Париже, и там один французский мудак начал здорово наглеть. Просто ни в какие рамки. А я был вместе с Лил, бедняжкой. Он пробовал к ней подъехать, и я сорвался: «Что ты сказал? Что?» Я держал в руке бокал с длинной ножкой, и я отбил основание, чтобы орудовать черенком. И я его угомонил: заставил встать на колени и приставил черенок к глотке. И только надеялся, что не раздавлю чашу бокала в руке, потому что пока преимущество было на моей стороне. Потому что он там был с кучей дружков, и разбираться пришлось бы не только с ним, но и с его кодлой, так что стратегия была — вовсю бить на эффект. «Заберите его». И они его забрали, слава богу, а то уделали бы нас всех.
Ножом можно играться только до определенного момента, а пушка иногда годится, чтоб довести до другого свои слова. Но ты должен быть убедителен. Например — это я вспоминаю один инцидент из того времени, — когда нужно поймать такси в Париже и ты иностранец. Стоит целая очередь из такси, машин двадцать, и все просто стоят, ничего не делают. И ты подходишь к первому таксисту, а он посылает к тебя к следующему, а тот посылает тебя обратно к первому. И тогда ты понимаешь: ах так, значит, работать мы не хотим мы хотим ебать людям мозги, — и в этот момент ты можешь начать огрызаться, поднимать бучу. Это для них развлекуха — глумиться над иностранцами, причем я видел, что они даже с пожилыми дамами себя так ведут. В общем, меня достало. Я приставил нож к одному и сказал: «Сейчас сяду к тебе, и мы поедем». Я только потом узнал, что еще хуже они ведут себя с французами из провинции.
Как раз в Париже я понял, что наконец распрощался с героином. Где-то через год я пошел на один ужин в Париже с «чудо-женщиной» Линдон Картер, Миком и кое-кем еще. А потом... Не знаю, зачем Мик это сделал. У него бывает. Говорит: «Пойдем со мной в Булонский лес у меня там встреча с одним человеком». Он думал что покупает кокаин. Ну, мы взяли товар в парке, гулянка рассосалась, и мы поехали домой. А в пакетике оказался героин, никакой не кокс. Типичный Мик Джаггер. Он был не в курсе. Мик, это ж не кокс, старик. И я посмотрел на эту штуку — на роскошный увесистый пакет герыча. Мы были у меня на рю Сент-Оноре, а за окнами шел дождь. Посмотрел я на него и, признаюсь, отсыпал граммчик, сделал себе чек про запас, но остальное взял и просто вышвырнул на улицу. И тогда-то я сообразил, что все, я больше не торчок. Хотя я и так практически совсем слез с порошка уже года два или три как, но то, что я на такое способен, означало, что я ему больше не слуга.
В наших отношениях с Анитой была поставлена послед точка, когда её малолетний бойфренд вышиб себе мозги у нас дома на кровати. Я был в трех тысячах миль, записывался в Париже, но Марлон был там, и он слышал Анитины крики, а потом увидел, как она сбегает но лестнице, вся в крови. Пацан выстрелил себе в лицо, когда играл в русскую рулетку, — так гласит история. Я с ним пересекался. Ну, такой дурной малолетка, семнадцать лет, Анитин сожитель. Я сказал ей: послушай, родная, я ухожу, у нас все кончено, финиш, но этот парень не для тебя. И он это доказал. Сошлась она с этим пацаном, который был абсолютным дебилом, думаю, чтобы мне подгадить. Но к тому моменту я с ней уже и не жил, по сути. Так, появлялся иногда, чтобы забрать свое барахло или повидаться с Марлоном. Я видел однажды,
МАРЛОН: Тогда только вышел фильм «Охотник на оленей». И там эта сцена с русской рулеткой, и он как раз её изображал — играл в русскую рулетку. Ему было лет семнадцать. Все время мне повторял — реально мерзкий был пацан, — говорил, что застрелит Кита, и меня это нервировало, так что я даже немного расслабился, когда он застрелился.
Помню дату — 20 июля 1979-го. Запомнилось, потому что это была десятая годовщина высадки на Луне. Помню, что он ошивался у нас всего несколько месяцев, но Анита тогда совсем вошла в штопор. Это как раз когда Кит пропадал везде с Лил, и Анита решила: ах так, ну я ему покажу, посчитаемся, так сказать. Так что она им козыряла внаглую — Кит с ним виделся, кстати. Я смотрел по телеку годовщину высадки на Луне и услышал хлопок, и все. Не громыхнуло, ничего такого — просто хлопок. И потом Анита сбегает по лестнице, вся в крови, с воплями.
Я думаю: боже ты мой, что еще? Мне надо было глянуть хоть глазком, так что я поднялся наверх и увидел все эти мозги на стенах. И копы, кстати, примчались на редкость быстро. Ларри Сесслер, один из сесслеровских пацанов, приехал чтобы все разрулить, и на следующее утро меня увезли. Я полетел в Париж к Киту. А бедной Аните пришлось оставаться и разбираться со всем этим. В прессе стали рассказывать направо и налево, что она ведьма, что у нас устраивались черные шабаши. Чего только не болтали.
Ему просто не повезло, реально. Я не думаю, что он хотел застрелиться, правда, — просто семнадцатилетний идиот, обкурившийся, злой на весь мир, заигрался с пистолетом. Анита не поняла, что это выстрел, и, когда повернулась услышала только этот булькающий звук — так она говорила. Она увидела, что у него изо рта хлещет кровь, и её первая реакция была схватить пистолет и положить на стол — потому на нем оказалось столько её отпечатков. Одна пуля в барабане, одна пуля в глотке, вот и все — не то чтобы он был весь заряжен. Но все равно надо было необходимо экстренно оттуда съезжать. Аниту каждый день трепали в газетах, и ей пришлось спрятаться в гостинице в Нью-Йорке.
Когда копы прознали про все, первым делом им захотелось допросить меня, но я был в Париже. Достать пулей из «смит-вессона», сидя в Париже, — это надо быть нехилым стрелком. А что Анита? Я собирался сделать все, чтобы её не посадили, как только успокоились насчет меня. Но дело быстро прикрыли, словно по волшебству. Мне кажется, это из-за того, что пушку отследили и она оказалась полицейской — купленной на каком-то оружейном развале на автостоянке при полицейском участке. Ни с того ни с сего инцидент был исчерпан: дело свернули, смерть списали на самоубийство. Родители пацана попробовали предъявить обвинение в развращении несовершеннолетних, но у них ничего не вышло. В общем, Анита переехала в Нью-Йорк, в отель Alray, и у неё началась другая жизнь. Для нас с ней это был прощальный занавес, за исключением поездок к детям. Конец. Спасибо за все, что есть вспомнить, девочка.
Новая любовь. Патти Хансен, Нью Йорк, 1980-й
Глава одиннадцатая