Жизнеописание Хорька
Шрифт:
– Его б с двух сторон погнать, и прямо к зимовью...
Хорек понимал, о чем речь: подраненного зверя преследовали по рыхлому, глубокому снегу – опытный охотник заранее высчитывал путь и валил бедолагу как можно ближе к жилью, так сказать с доставкой на дом. Второй, страхующий, лыжник Виталию б не помешал, но ясно как день: прими он участие в облаве, пришлось бы и дальше тянуть лямку на промысловика, а это не входило в его планы.
Когда стихла метель, Виталий стал собираться.
– Ну как, идешь? – был уверен, что уговорил.
– Хочешь обижайся, хочешь – нет, не пойду.
– Ну-ну, упрямый, значит, эт хорошо, я, брат, тоже упрямый. Так и быть, принесу тебе лосятинки – жди. – Он весело стрельнул глазами. – Я ж не против: поживи, подумай, но компас возьми, судьбу не пытай.
Никак не шел у него из ума этот чертов компас, ему казалось, парень опасно чудит, а в лесу чудачества исключались. Пришлось нацепить ненужный инструмент на руку – в знак примирения.
– Давай, не чахни! – Виталий помахал ружьем. – Третьего дня жди в гости.
Может, следовало пойти с ним? Виталий помягчел и, кажется, зауважал Хорьково упрямство. Но нет – правильно, сдаваться сразу не следовало. Хорек выдержал характер.
На третий день, как обещал, Виталий не пришел, зато рано утром на четвертый прибежала лайка. Одна, без пары и без хозяина. Она скулила и ластилась к Хорьку, звала в лес. Он спешно собрался, встал на лыжи, собака мигом припустила вперед – знала, куда вела. Они скатились с бугра, прошли метров триста камышами, краем озера, как вдруг собака ощерилась и, захлебываясь лаем, бросилась в лес. Хорек втянул голову в ватник, затормозил – ухо уловило рваное дыханье, словно стоптанным сапогом кочегарили самовар.
У большого куста можжевельника на опушке стоял исполинский лось. Роскошная корона его почти касалась земли. Зверь натужно поднял массивную голову, скосил назад налитые кровью, глубоко провалившиеся глаза – искал назойливую собаку.
Стреноженно, грудью припав на передние ноги, приволакивая заднюю, лось скакнул в сторону, весь подставляясь Хорьку. Бока его западали на вздохе, на мясистых серых губах пузырилась розовая пена.
Подранок! Так вот куда тянула собака! Хорек бесшумно разломил ружье, вогнал пулевой патрон, второй сунул в скривившийся рот. Прицелился чуть ниже уха – каких-то тридцать шагов отделяло их друг от друга, но лось не замечал его, возбужденно похрюкивая, смотрел на беснующуюся меж елей мучительницу. Он выстрелил, спешно перезарядил, но было достаточно – лось рухнул в хрустящий можжевельник.
Лайка рванула вперед, рыча, оскалив клыки, собрав в гармошку загривок, но наскочить не осмелилась – носилась кругами, поднимая тучи снежной пыли. Хорек ударил контрольным, уже зная: готов – уши повисли безвольными метелочками. Большая голова дернулась, со лба на глазницы потекла темная струйка.
Он выждал время, приблизился к теплой, парящей туше. Понятно стало, почему лось не заметил его, – задняя нога, раздувшаяся, вся в запекшейся кровяной корке, была разворочена картечью. Опасность связывалась у зверя с лаем собаки, с ним вместе и настиг его предательский выстрел. Картечь попала и в брюхо: гигантский бык пришел к озеру подыхать. Хорек только ускорил развязку.
Виталий упустил добычу, а он – взял, и какую: таскать не перетаскать – было чем гордиться! Хорек достал нож, но лайка не унималась, отскакивала в лес, лаяла, возвращалась, опять убегала. Он вырезал язык, завернул в тряпицу – лай в лесу не стихал. Бросил взгляд на заснеженный ельник, решил отправиться навстречу Виталию – кровь бешено пульсировала в мозгу от несказанной, нечаянной радости.
Снег ночью не шел, Хорек двигался по глубоким, меченным кровью следам подранка – лось пер не останавливаясь, увязая по брюхо, упорно. Чуть в стороне чернели собачьи запятые – она его вела, умница, или зверь сам уходил?
У охотничьего озера, на большом болоте, Хорек прочел происшедшее. Собаки выгнали зверя на снег, на Виталия. Тот стрелял картечью, начал гон. Не долгий, потому как проваливающийся в целине лось, пропахав хорошую борозду брюхом, вдруг выскочил на бугор, почуял крепкую землю.
Площадка метров в сто, без единого белого клочка, вся издробленная копытами, была залита кровью, закидана клочками ватника, собачьей шерстью, синими отвратительными кусками кишок, напоминающих обрывки перемерзшего шланга. Лось в буквальном смысле растерзал их – собаку и охотника, разметал рогами: поднимал останки и снова, в неистовстве, впечатывал в землю – мох, перегной, сучья были словно пережеваны гусеницами тягача.
От винтовки остались одни стволы, от лыж – щепки, от самого Виталия... Он сходил в избушку за лопатой и то, что сумел отскрести, закопал на бугре, неглубоко прожарив землю костром. Подумал, но ставить крест не стал – к чему, Виталий верил только в судьбу.
Как-то, вынимая из капкана замерзшую кунью тушку, глядя на мучительно вывернутое тельце, на злые, остекленевшие кошачьи глаза, Виталий сказал: «Эк тебя, ну ничего, придет и ваше время отомстить». Выходит, накликал.
Хорек переночевал в его избушке, набил сани провиантом, вымел все подчистую, отправился назад – свежевать лося, дозимовывать. Вопреки лесному правилу не оставил лайку на улице, пустил в дом. Она свернулась клубочком под столом, блестела глазом, выпрашивая приказаний у нового хозяина.
19
Теперь, запасшись всем необходимым, он мог не думать о пропитании, одной лосиной туши им вдвоем с собакой должно было хватить надолго. Он впал в спячку наподобие медведя – ел, пил, грезил наяву, путая день с ночью. Собственно, дня-то и не стало – солнце брезжило поутру где-то далеко и низко, в клубящейся розовой пене облаков, в пятистах метрах природа уже не выползала из теней. На краткий час пробившийся свет накатывал тусклым марганцем, вздрагивал на неровном берегу, размывался в садовую сирень, незаметно перетекал в тягучий настой едва синеющей сажи. Морозы укутали пространство непротыкаемой ватной периной.
Тишина глушила запахи, сжимала желудок в кулачок, в подвздошье поселялся тревожно-сосущий зародыш. Хорек перестал выходить на улицу – лишь изредка, по крайней нужде. Чудились отовсюду подстерегающие глаза, только сонная, разленившаяся лайка вселяла зыбкую уверенность: примерещилось...
В великолепной, бездонной черноте ночи, на твердых, как литое зеркало, небесах, широким слоем наледи зависал Млечный Путь, обнаженная и безгрешная луна жгла потусторонним холодом. То, что раньше наполняло душу легким, беспричинным весельем, отлетело. Взамен рядом поселились ужас, сомнение, предчувствие непостижимого и неотвратного горя. Хорек ощущал кожей приносящие их небесные токи, мельчайшие колючие частицы, что, падая с далеких высот, рождали в душе трусливый озноб, обволакивали округу особой, мрачной, безжизненной музыкой. Рассыпанная, как мошкара, толклась в воздухе манная взвесь, царапала оконное стеклецо, за которым, отгородившаяся, припорошенная, дотлевала в сугробе их жизнь – его и собаки.