Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
– Дурная идея! У меня нечего есть.
– Я пошлю за провизией в город.
– Благодарю. Я не голодна.
– Ну, так мы выпьем.
– Я пью только лекарство. Я больна.
– О! больна с такими глазами, которые блестят как карбункулы! Империя, у меня в кошельке двести золотых экю. Вот они. Слышишь, как они звенят! Гостеприимство только до утра для хозяина и птички.
– Очень благодарна! Если бы у вас было даже сто тысяч, я не хочу их. Музыка золота на нынешнюю ночь мне не нравится. У меня на эту ночь есть нечто лучшее.
–
– Сон… самый прелестный сон, какой я только когда-либо видала, и который вы имели грубость прервать.
– Ты полагаешь, что снова увидишь его, когда я уйду?
– Да. Я уверена… Он меня ждет!..
И говоря таким образом, Империя, опустила свою руку на плечо Филиппа. У влюбленных же нет благоразумия. Он посчитал своим долгом поцеловать эти розовые пальчики, которые ему протянули.
У принца был тонкий слух.
– Ба! ба! – вскричал он, приближаясь на два шага. – Под вами никак ваша левретка?
– Да, – сказала куртизанка.
– Как вы ее зовете теперь? Ромоно? Эй! мой друг, к чему ты прячешься? Поди сюда… Я также люблю скотов…
Проговорив эти слова, принц с силой ударил ногой под кресло.
Филипп и Империя в одно время вскрикнули: она от гнева, он от боли. Нога прелата попала ему в спину.
– О! о! – насмешливо заметил принц. – Собачка-то говорит!..
Филипп де Мала не мог больше сдерживаться, Пускай бы убили его перед его любовницей, но чтобы насмехались!.. Он вышел из своего убежища.
– А! – воскликнул кардинал, выражая удивление. – Так ваш Ромоно – молодой мальчик. – И пристально взглянув на клерка, добавил: – Да я его знаю! Это писец архиепископа Бордосского.
Филипп поклонился. Империя, бледная как саван вперила в принца гневный взгляд, который не произвел на него никакого впечатления.
– Хорошо! хорошо! теперь я понял. Ваш сон, и впрямь прелестный сон, прерванный мною. Действительно, этот малютка мил… Отличное зеркало для похабниц… я не о вас говорю, моя дорогая Империя, ясно же, вы приняли этого ребенка ради минутного рассеяния что же!.. для клерка неприлично отлучаться ночью от своего господина… хоть бы для того, чтобы поволочиться за дамой. Это совершенно противно канонам. Но я прощаю. Индульгенция достояние сильных. Как тебя зовут, друг?
– Филипп де Мала, монсеньор.
– Так слушай же, Филипп Мала, потому что я повторять не стану: у меня двенадцать воинов у дверей этого дома и двести золотых экю в этом кармане, – те самые, которые, как ты знаешь, Империя не хотела от меня взять. Выбирай: или по удару кинжалом от каждого моего воина, или это золото.
– О, монсеньор! я не колеблясь, беру золото…
– И ты уйдешь отсюда и не возвратишься…
– Прощайте и благодарю вас, монсиньор.
Клерк, сжав кошелек в своих руках убежал, не сказав ни слова, не взглянув даже на свою возлюбленную.
Из бледной Империя стала желтой.
Принц злоехидно улыбнулся.
– Этот мальчуган, очень благоразумен, очень!.. Он тотчас же
– Итак, монсеньор, – сквозь зубы сказала Империя, – вы удалитесь, или так же верно, что Бог есть, хоть вы и кардинал – если вы еще одну минуту останетесь здесь я впущу вам в живот вот это.
И куртизанка показала кардиналу стилет.
Кардинал смотрел, то на кинжал, то на женщину.
– Не должно вызывать безумца делать безумства! – сказал он ласково. – До свиданья, моя милая! По возвращении из Готенвиля я явлюсь поцеловать ваши ручки!.. – Он поклонился ей и вышел.
– Пусть тысяча тысяч лихорадок сожгут и иссушат твой мозг, проклятый! – рычала Империя, как рассвирепевшая тигрица. – Филипп! моя любовь!.. мой Филипп!.. где ты? Ах, маленький негодяй, он поберег себя… о! я заставлю его растерзать на части… сварить живого в котле, в масле и растопленном олове, за то что ты так спасся. О! о! и он же говорил, что готов умереть за меня, а продал меня за двести экю….
– Империя!.. милая моя!..
Куртизанка вскочила. Этот голос слышавшийся из под ее кресла, этот голос… не обманывалась ли она?.. Это был голос Филиппа. Дрожащая, но дрожащая от радости и боязни, она наклонилась… Обожаемое лицо приблизилось к ее лицу.
Он! да, то был он! Он вышел из одной двери и вошел в другую.
– Херувим мой!.. но к чему?..
Он расхохотался и бросая на колена куртизанки кошелек кардинала, сказал:
– Ты не продаешь свои ночи дешевле ста экю. Так я даю тебе двести. Я плачу не так как барон, граф или герцог, – я плачу как принц.
Это – один из самых пикантных эпизодов из жизни Империи. К несчастью, начавшись водевилем, он кончился драмой.
Более серьезно влюбленная, чем можно бы было предполагать, Империя вследствие этой самой любви, потребовала, чтобы их отношения скрывались во мраке. Кардинал пробыл несколько дней в Готенвиле, и вернувшись он не мог не узнать, что какой-то клерк смеялся над ним и пренебрег его прощением.
Следуя соглашению между ним к Империей, молодой любовник являлся к ней только два раза в неделю: в понедельник и четверг, в полночь. И для того, чтобы избегнуть пагубной встречи он должен был удостовериться, что поле свободно, о чем ему давал знать белый платок.
Все шло отлично шесть недель. Двенадцать ночей было дозволено Филиппу Мала плавать в океане наслаждений. Но как пройдет тринадцатая ночь?.,.
Как все куртизанки, Империя была суеверна… О! Если бы она могла перескочить через эту тринадцатую ночь!..
Филипп смеялся над предчувствиями своей любовницы. Он не верил роковым влияниям, особенно с тех пор, как любил и был любим.
– Не бойся! – говорил он ей. – Со мной не случится ничего. Что может со мной случиться? У моего счастья нет врагов, потому что оно неизвестно.