Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Увы! женясь на Жанне, Феррон не подозревал к каким мукам приговорил он самого себя. Желать того, чего не иметь, быть может страдание, но страдание, ослабляемое надеждой иметь то, чего желаешь, но обладать и не обладать, быть властелином сокровища и не иметь права коснуться его, – о, какое наказание! И это-то наказание было уделом Феррона с тех пор, когда он женился на Жанне.
Свадьба происходила без шума и великолепия, в той самой церкви, аббат которой был приятелем адвокату. Церемония завершилась обедом, на котором присутствовал сказанный аббат, двое старых коллег Феррона и Аллен Бриду,
За десертом Аллен попробовал оживить праздник, пропев песню, которую он сочинил но этому поводу. Но певец пел так фальшиво и песня была так печальна, что Жанна оборвала ее на втором куплете.
– Довольно! – сказала она. – Мне кажется, я слышу de profundis [17] .
Алэн улыбнулся своей злой улыбкой.
– Делают, что могут, – возразил он. – Я ведь не поэт.
– Вам не было нужды и объяснять этого, – заметила Жанна.
За эти слова горбун возненавидел жену своего хозяина. Маленькие причины порождают, как известно, великие следствия. Свидетели и аббат простились; Аллэн Бреду отправился на свой чердак… Наконец Феррон остался один со своей женой. Жанна сидела задумчивая, облокотившись на стол.
17
De profundis – букв. «Из глубин» (лат.). Начало покаянного псалма 130, который читается как отходная молитва над умирающим.
– О чем вы думаете, мой друг? – сказал Феррон. Она вскочила, как будто кто-нибудь ее нечаянно разбудил ото сна.
– Я?.. – возразила она. – Ни о чем.
– Вы быть может устали?
– Немного, да.
– Если бы вы успокоились?..
– Вы правы; я пойду ложиться спать.
Она хотела взять светильник; муж предупредил ее.
– Не позволите ли вы, чтобы я проводил вас в вашу спальню?
Она сделала утвердительный знак.
Спальня Жанны была настолько изящна, на сколько могла быть изящна в XVI веке спальня горожанки; и особенно в последние восемь дней Феррон старался украсить ее, наполняя ее дорогими вещицами, венецианскими зеркалами, статуэтками и картинами.
Когда адвокат вошел в эту комнату, он испустил вздох удовольствия: храм был достоин своего идола. Он поставил свечу на стол и сел; Жанна стояла неподвижно.
– Не разденетесь ли вы? – сказал он.
На этот раз Жанна отрицательно покачала головой. Он продолжал, смягчая свой голос:
– Муж, моя Жанна, имеет право присутствовать при ночном туалете своей жены,
– Муж – это возможно. Но вы дали мне обещание остаться моим отцом столько времени, сколько я пожелаю.
Феррон нахмурился. Он не рассчитывал, чтобы ему напомнили так скоро о его обещании. Однако он встал.
– Пусть так! – ответил он. – Я вас оставляю. Но отцу позволительно поцеловать своего ребенка.
Она подставила ему лоб.
– О. Жанна, Жанна! – прошептал он. И в то же время, прижав ее к своей груди, своими жадными губами он отыскивал губы молодой девушки… Но она с силой оттолкнула его.
– Ах! – вскричала она.– Не заставьте меня уже раскаиваться в том, что я согласилась выйти за вас замуж…
Феррон с минуту мрачно смотрел на свою жену. На молодом лице женщины выразилось все внутреннее чувство, и это чувство было не что иное, как отвращение. Несчастный бежал в свою комнату, где целую ночь чей то голос повторял ему: «Она не полюбит тебя никогда. Ужас со временем проходит но отвращение никогда! никогда!»
Но кто склонится даже перед доказательством если это доказательство находится в противоречии с его желаниями? На другой день адвокат говорил самому себе: «я буду так добр к ней, что заставлю ее полюбить меня.»
Мэтр Феррон опять-таки обманывался. Сердце не покоряется благодеяниями. Любовь – маленький, неблагодарный божок, который двадцать девять раз из тридцати повернется спиной к тому, кто посвятил свое золото и кровь для равнодушного эгоиста. Жанна наружно выказывала благодарность к своему мужу, но в сущности не питала к нему ничего. Когда через месяц терпения и преданности, Феррон умолял свою жену наградить его нежностью, она оттолкнула его.
Это было уже слишком; на этот раз мужчина возмутился.
Был тоже вечер, в той же самой комнате, в которой он в первую ночь брака пробовал умолять ее, Феррон сказал жене:
– Я люблю тебя, Жанна, больше чем когда либо: хочешь любить меня?
– Как отца, – всегда, отвечала она.
– А! как отца! – повторил он. – Слушай же Жанна: я устал повиноваться… я приказываю в свою очередь… Ты все хочешь обращаться со мной, как с отцом… Здесь нет отца…. здесь любовник… здесь муж… Сегодня, ночью, ты будешь вся принадлежать мне…
Говоря таким образом, с наполненными кровью глазами, со свистящим дыханием, он готовился броситься на Жанну.
Она быстро наклонилась, и подняв юбку, выхватила из-за своего пояса стилет который она носила как все дамы и даже испанские крестьянки того времени. Потом, открывая свою грудь, она сказала:
– Вы возьмете меня, только мертвую. Потому что, клянусь вам душой матери, от которой я получила этот кинжал в наследство, если вы сделаете ещё шаг, я убью себя!..
Феррон сделал три шага… только назад.
– Ах, так ты очень меня ненавидишь! – простонал он.
– Нет! – возразила она, – я вас не ненавижу. Напротив, я питаю к вам глубокую дружбу… Но то, чего вы хотите… это сильнее меня… мысль принадлежать вам – меня ужасает! Мне кажется, что мое тело похолодеет от ваших поцелуев. Погодите… погодите еще! Быть может это чувство отвращения, о котором я сама сожалею, исчезнет…
Феррон плакал, плакал как ребенок.
– Я проклят! – воскликнул он и удалился.
Между тем как ни тайно совершился брак Феррона и Жанны, о нем много говорили в Париже. Только один двор не знал еще об этом приключении. Заслуга занять короля Франциска I прекрасной Фероньеркой или Фероншети, как уже начинали звать жену Феррона, – принадлежит человеку великого таланта Клеману Маро, переведшему французскими стихами Псалмы Давида. Кроме того на его обязанности лежало отыскивание каждый день женщин, способных оживить несколько пресыщенный аппетит его высокого покровителя. Это была печальная обязанность, но и Франциск I был печальный король. Хотя он и украсился титулом Возродителя наук и искусств.