Жонглер и Мадонна
Шрифт:
– Зачем даешь? Не заслужил! – воспротивился Гриша, но конь уже наполнил теплым дыханием ладонь Ивана, взял нежнейшими губами морковку и вкусно стал ее жевать. Иван посмотрел на свою ладонь. Такое ощущение, будто конские губы – поцеловали…
Значит – впереди еще две недели репетиций на этом манеже. И с четырнадцать вечеров в квартире на окраине, у миниатюрного озера, ключ от которой с этого утра будет лежать у него в кармане. Пролежит там, соответственно, те же две недели. И вернется к хозяйке.
Не так уж и плохо. Если судьба дает – надо брать.
Иван
Мячи не бунтовали. Они не безобразничали, разбегаясь по всему манежу – почему-то им было не до озорства. Они просто не хотели идти вверх. Иван раньше времени взмок, добиваясь обычной и необходимой для трюков высоты.
Вообще-то он всегда норовил делать сложные трюки на малой высоте – чисто профессиональное пижонство, понятное лишь другим жонглерам. Но тут ему стало страшновато. Он взялся за булавы – булавы, которым он особо сложных трюков не доверял, равнодушно выполнили всю репетиционную программу. Он попробовал кольца – кольца, очевидно, еще не решили, на чьей они стороне – Ивана или мячей. Словом, бунт и вооруженное сопротивление…
Он не мог понять – что виновато? Усталость? Так она – в пределах нормы. Не бездельничал, выкладывался, следовал планам из бархатной книги, не пил, курил в меру. Что-то пошло вразлад.
Пришло в голову – в будущем номере тоже должен быть эпизодик с усталостью, когда мячи тяжелеют и прибивают Жонглера к земле. И он, совсем уже смятый их ударами сверху, обретает новое дыхание, понемногу выпрямляется, опять шлет мячи к Мадонне. После репетиции Иван все это записал в книгу, как сумел.
Оказалось, у Майи тоже выдался дикий денек. Весь день ее носило непонятно где, а в это время друзья искали ее по всем телефонам и поймали у поэтессы, чью книжку стихов Майя подрядилась оформлять.
– И вот, вообрази себе, приезжаю я и вижу этого покупателя! – азартно докладывала Майя, кроша над сковородкой картошку. – Нацелился он, как ни странно, на «Мадонну». Коллекционер. Хитрючий дед, коллекция у него богатейшая, целый музей.
– Много предложил? – ревниво осведомился Иван, соображая: ведь если «Мадонна на перекрестке» продается, то и он тоже может стать покупателем.
– А я ему и предложить не позволила! «Мадонна» не продается! Собственность автора, вот так! – провозгласила Майя, взмахнув ножом. – Голодать буду, а не отдам.
И расхохоталась.
Иван хмыкнул – ну и пусть… Опять же – искусство искусством, а нужна ли ему в работе картина, где у Мадонны – лицо Майи? И даже если не портретное сходство, то все равно – к чему, глядя на Мадонну, вспоминать женщину, с которой спал? Вовсе даже ни к чему.
– Слушай, Иван, ты меня после ужина не трогай, ладно? – вдруг помрачнев, попросила Майя. – Займись чем-нибудь, только телевизор не включай, хорошо? А я немного поработаю, мне дед одну идею нечаянно кинул…
– А музыку можно? – спросил Иван, уважавший работу как таковую.
– Давай – что-нибудь твое, старинное, это
– Есть Луис Милан и Есть Франческо да Милано, тебе которого? – строго спросил Иван.
– «Божественного».
– Значит, Франческо.
Потом ему пришлось отвечать на все телефонные звонки – и, естественно, врать, что хозяйка будет очень поздно. Но ему даже нравилось охранять ее рабочий настрой – Иван по опыту знал, что выпадают в жизни такие полчаса, в которые переплавляется полжизни предварительных трудов, и нужно создать для себя все условия, чтобы в эти полчаса выложиться предельно…
Даже когда он стал укладываться спать, она не обернулась. Она захлебнулась работой – а с ним тоже такое бывало.
Франческо да Милано без всякой логики развешивал гирлянды лютневых перезвонов, трогательно незавершенных музыкальных фраз.
Иван заснул.
Утром он, стараясь не будить Майю, выбрался из постели и пошел к столу – смотреть, что там новенького появилось за ночь. И не нашел ничего. Хотя обычно Майя не прятала от него своих работ и даже, казалось, ее интересовало его мнение. Впрочем, Иван подозревал, что, скорее, забавляло… Судя по неубранным краскам и мутной воде в стаканчиках, работала она немало.
Иван понимал, что и нее бывают неудачные рабочие ночи. Но скомканных эскизов в кухонном мусорнике он не обнаружил. Хмыкнув, он поставил на огонь чайник. своих забот хватало – не опоздать на репетицию, потом забрать из мастерской готовый костюм, починить стойку для реквизита… купить какого-нибудь продовольствия в общее хозяйство, колбасы, что ли… Опять же, вечером представление.
Ивана радовало, что впереди две недели нормального быта.
Это были хорошие недели, очень мирные, очень домашние. Но они, как и всякий недолгий срок, истекли. В цирке завершалась программа. Коллектив собирался в дорогу.
За кулисами все гудело. Готовилась роскошная отвальная. Навстречу Ивану пронесли две пятилитровые кастрюли.
Этот коллектив имел свое фирменное блюдо – закулисный борщ. Варился он так.
В самом начале представления те, кто был занят во втором отделении, чистили картошку, шинковали капусту, резали свеклу и морковь в бешеном количестве. В чьей-то гримуборной уже кипел бульон. Бросив кухонный нож или поварешку, артисты спешили на манеж, а на вахту у борща заступали те, кто свой номер уже отработал.
В результате к концу представления в готовый борщ ссыпали с деревянной дощечки мелко нарезанное вареное мясо, и к кастрюлям, от которых шел духовитый пар, стекались из всех гримерок голодные с мисками. С Ивана еще удавалось иногда стребовать деньги на продукты, но за своей порцией он как-то забывал явиться, и к этому привыкли.
Иван проскочил мимо кастрюль к себе в гримерку.
Он уже привык к этой узкой комнате с перекладиной вдоль одной стены и длинным столиком – вдоль другой, с широким подоконником, на который так удобно было ставить Мэгги. Здесь не дуло в щели, дверь с петель не слетала и душевая находилась на том же этаже – словом, гримерка была хорошая.