Жора, Иваныч, Саша и Сашенька
Шрифт:
Оказалось – нет. Судьба сыграла с ним злую шутку – красить нужно было не заборчик, а стены казармы. Точнее – ленкомнаты. И краска – сухой порошок. А к ней – еще клей казеиновый и мыло в придачу. Клей в гранулах.
А краска желтенькая такая, светленькая. Она сама уже – подвох: попробуй разведи неправильно. «Влип, очкарик», – подумал Саша. Он что-то слышал о том, как такая краска делается, но как и в каких пропорциях – не представлял и близко.
Порошок, мыло и клей он сложил в ведро, принесенное старшиной с другого, рядом находившегося склада.
– Ну что, курсант Збруев,
– Понять-то я понял, товарищ старшина. Но в какой пропорции делать раствор?
– Збруев!? – старшина удивленно и зло посмотрел на него, – Да ты, я смотрю, ни хрена не понял? Строитель – ты, а не я. Это ты должен знать пропорции, – он снова ехидно улыбнулся, показывая свои ослепительно-белые зубы.
«Встретился бы ты мне на гражданке, индюк надутый, я бы тебе твою белизну-то проредил», – вконец разозлился Саша, но виду не подал: это не гражданское начальство, здесь со службы «по собственному» не уволишься.
– Товарищ старшина, – неожиданно для себя спросил он, – а сколько у меня времени на работу?
– Збруев!? – захохотал Молдаванин, вытаращив театрально глаза, – У тебя, дорогой мой, впереди два года, а ты спрашиваешь о таких мелочах. Как покрасишь, так покрасишь… Да, – будто вспомнив что-то важное, улыбнулся он, – скажешь своему замку, что я тебя освобождаю от зарядки на все время покраски стен.
«На все время» прозвучало как приговор о длительном заключении, отчего на душе у Саши стало совсем сумрачно.
Уже уходя, старшина повернулся и бросил:
– Вода в казарме. Дрова за казармой. Там и костер распалишь. Если что, скажешь – я разрешил, – он снова ехидно улыбнулся, глядя на вконец оцепеневшего курсанта Збруева.
«Костер? Дрова?.. Точно. Воды-то горячей в казарме нет». Отягощенный мыслями о предстоящем химическом опыте, Саша не сразу сообразил, что он – один. А когда понял, вытащил завернутые в бумагу ингредиенты из ведра, перевернул его вверх дном и, примостившись, расслабился. Какое-то прелестное ощущение разлилось в груди. «Пусть и не свобода, – подумал, – но все же хорошо-то как – хоть на десять минут стать свободным».
За спиной раздались шаги. «Старшина!» – вздрогнул Саша и машинально обернулся. Увидел незнакомого – мелкого и в прыщах – сержанта из какой-то другой роты. Облегченно вздохнув, отвернулся и продолжал сидеть, забыв, что он в армии, что надо встать по стойке «смирно», повернувшись лицом к старшему по званию, и отдать честь.
Реакция на такую борзость ждать себя не заставила.
– Курсант! Ваша фамилия? – в голосе сержанта слышалось и удивление, и возмущение одновременно.
– Збруев, – поднялся не по-военному Саша: типа – ходят тут разные.
– Курсант Збруев, из какой вы роты?
– Из девятой, товарищ младший сержант.
– А-а, старшина Смоляну. Придется доложить о вашем поведении начальству, – от возмущения он даже покраснел, отчего бугорки прыщей приобрели фиолетовый оттенок, – Совсем обурели курки, – проворчал он, уходя, – Мочить надо уродов.
«Сам ты урод, – проводил прыщавого зануду взглядом Саша, – Вот и вся свобода, – съязвил, – Поломал кайф, гад».
Зайдя в казарму, он набрал в ведро воды, спустился вниз по лестнице с третьего этажа и пошел за казарму в лесок – метров за пятьдесят. И опять пришла мысль о свободе. «Какая ни свобода, но это все-таки свобода по сравнению с тем, что было».
Саша наслаждался уединением. Какие-то забытые нотки звучали в душе, когда собирал сухие щепочки для костра. Он жил без команды, мыслил творчески, вдруг осознав себя человеком, а не машиной, исполнявшей чью-то волю или прихоть.
Костер долго не разгорался – сначала одну за другой отвергал спички, быстро затухавшие от ветерка. Потом долго дымил – щепки оказались не слишком сухими, а бумаги не было.
Березка, затерявшаяся среди сплошного ельника, могла дать Саше бересты, но он пожалел ее, не стал обдирать, увидев, что кто-то над ней уже поизмывался. Дальше в лес не пошел: то тут, то там виднелись следы пребывания «нуждающихся».
Наконец, костер набрал силу, и под его косое пламя встала сверкающая цинком посудина – прямо на землю.
Нервные языки пламени то лизали ведро, то предательски бросались в сторону, чтобы снова вернуться и снова вылизывать его, оставляя на блестящей поверхности черные жирные следы своей бурной жизнедеятельности.
Вода все не закипала, вопреки Сашиной уверенности, что для дела это совершенно необходимо. Не торопилась. Тогда он взял две толстые ветки и подложил под ведро, чтобы уменьшить контакт с землей. И еще с полчаса ему пришлось организовывать непослушное пламя – подбрасывать ветки, шевелить их, переставлять ведро поближе к появившимся угольям.
Наконец, после долгих стараний вода забурлила.
Он чуть отодвинул ведро от костра, отломил ветку от ближайшего куста, и, постоянно размешивая, высыпал постепенно содержимое пакетов в воду. Получилась желтая негустая масса с тающими сверху, нерастворенными до конца гранулами и кусочками нарезанного мыла.
Время уходило, а окончательного растворения не предвиделось – вода быстро остывала. Пришлось снова собирать сучья, рискуя попасть на «мину».
Костер благодарно затрещал. «Будь что будет», – подумал Саша. Ведро заняло свое прежнее место, и вскоре жидкость, монотонно зашумев, стала повышать тональность призвуков, прорывавшихся из общего фона. И в этом шуме курсанту Збруеву вдруг послышались ехидные нотки старшины, словно все это месиво осуществляло диверсию, им задуманную. На душе появилось новое беспокойство. Пришло интуитивное понимание, что все, что делается, делается не так, как надо.
Но дороги назад – увы – уже не было, а нерастворенные до конца ингредиенты нужно, крути – ни крути, доводить до необходимой кондиции. Саша даже вспотел от напряжения.
Через неумолимо тянувшееся время смесь все же начинала поддаваться, становясь все более однородной. Наконец, то, что должно было случиться, случилось. И, как результат, все страхи начали казаться мелкими и никчемными, позволив Саше даже слегка расслабиться. «Можно отдохнуть, пока остынет, – подумал, и удивился пришедшей мысли, – Свобода? Хочу иду, хочу сижу?» Он сел на траву, прислонившись к полосатому от кое-где ободранной бересты стволу, и стал смотреть на огонь.