Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
В самом деле, Людовик XV, заметно помрачневший, встревоженный, раздраженный, вновь приблизился к окну и, держась рукой за резную оконную задвижку, прижался лбом к прохладному стеклу.
Тем временем вокруг, подобно ропоту листвы перед грозой, не смолкал говор придворных.
Все смотрели то на часы, то на короля.
Часы пробили половину. Их чистый звон, напоминающий звук вибрирующей стальной струны, постепенно замер, угасая в просторном зале.
К королю приблизился г-н де Мопу.
— Прекрасная погода, государь, — робко произнес он.
— Великолепная, совершенно великолепная. Вы что-нибудь понимаете, господин де Мопу?
— Вы о чем, государь?
— Об этом опоздании. Бедняжка графиня!
— Видимо, она заболела, государь, — предположил канцлер.
— Можно поверить, что госпожа де Граммон больна, что госпожа де Гемене больна, что госпожа д'Эгмонт тоже больна, но в то, что больна графиня, поверить невозможно!
— Государь, можно заболеть и от сильного переживания, а радость графини была столь велика!
— Все кончено, — промолвил Людовик XV, покачивая головой, — все кончено: она уже не приедет!
Хотя последние слова король произнес совсем тихо, в гостиной царило столь глубокое молчание, что почти все присутствующие услышали их.
Но никто даже мысленно не успел ему ответить, потому что в тот же миг под аркой застучали колеса въезжающих карет.
Все общество пришло в движение, все обменивались вопросительными взглядами.
Король отошел от окна и встал посреди салона, чтобы видеть, что делается в анфиладе, обращенной к галерее.
— Боюсь, что нас ждет неприятная неожиданность, — шепнула г-жа де Мирпуа на ухо герцогу, еле сдерживавшему тонкую улыбку.
Внезапно лицо короля прояснилось, глаза вспыхнули.
— Ее сиятельство графиня Дюбарри! — громогласно возвестил привратник обер-церемониймейстеру.
— Ее сиятельство графиня Беарнская!
Едва прозвучали эти имена, как все сердца затрепетали, обуреваемые самыми противоположными чувствами. К королю прихлынула толпа придворных, влекомых непреодолимым любопытством.
Г-жа де Мирпуа очутилась ближе всех к Людовику XV.
— О, до чего хороша! До чего хороша! — воскликнула она, набожно, словно в молитвенном экстазе, сложив руки.
Король обернулся и одарил г-жу де Мирпуа улыбкой.
— Нет, это не женщина, — изрек герцог де Ришелье, — это фея!
За ловкий комплимент герцог удостоился последнего отсвета королевской улыбки.
И в самом деле, никогда еще графиня не была так хороша, никогда еще столь пленительная улыбка, столь умело разыгранное волнение, столь скромный взор, столь благородная осанка, столь изящная поступь не вызывали восхищения в салоне королевы, а между тем, как мы уже сказали, все представления ко двору происходили в этом салоне.
Сказочно прекрасную графиню, одетую богато, но без чрезмерной пышности, а главное, изумительно причесанную, вела под руку графиня Беарнская, которая, несмотря на жестокую боль, не хромала, не морщилась, и только румяна осыпались с ее лица, от которого отхлынула кровь, потому что при каждом движении обваренная нога причиняла ей чудовищные страдания, отзывавшиеся в каждой частице ее тела.
Придворные не сводили глаз со странной пары.
Старая дама, в платье с глубоким вырезом, как во времена ее молодости, с прической высотой не меньше фута, с запавшими глазами, сверкающими словно глаза орлана, казалась при своем великолепном наряде и поступи скелета олицетворением минувших времен, протянувших руку временам нынешним.
Это сухое и холодное достоинство, ведущее исполненную неги и скромности красоту, особенно изумило и восхитило большинство присутствующих.
Контраст был столь разителен, что королю показалось, будто его возлюбленная, которую подвела к нему графиня Беарнская, стала еще моложе, еще свежее, еще очаровательнее, чем всегда.
В тот миг, когда по правилам этикета графиня Дюбарри преклонила колено, чтобы поцеловать королю руку, Людовик XV удержал ее и велел подняться, одним словом вознаградив за все, что она перенесла за последние две недели.
— Падать к моим ногам, графиня? — воскликнул король. — Да вы смеетесь! Это я должен пасть к вашим и сделал бы это с превеликой охотой!
Затем король раскрыл объятия, как того требует церемониал; ему полагалось сделать вид, будто он целует ее, но вместо этого он поцеловал ее по-настоящему.
— У вас очаровательная «крестница», сударыня, — обратился Людовик XV к графине Беарнской, — но надо сказать, что и у нее достойнейшая «крестная», которую я бесконечно рад снова видеть при дворе.
Старая дама поклонилась.
— Засвидетельствуйте почтение моим дочерям, графиня, — шепнул король г-же Дюбарри, — и покажите им, что вы умеете делать реверансы. Надеюсь, реверансы, которыми они вам ответят, придутся вам по вкусу.
Обе дамы двинулись дальше; придворные мгновенно расступились, давая им дорогу, но, казалось, воздух вокруг обеих графинь раскалился от взглядов, которые бросали на них присутствующие.
Три дочери короля, видя, что к ним приближается г-жа Дюбарри, вскочили, словно подброшенные пружиной.
Людовик XV наблюдал за ними. Его глаза, устремленные на принцесс, приказывали им выказать наивозможнейшую благосклонность и любезность.
Принцессы, немного волнуясь, присели в реверансе перед графиней Дюбарри, которая поклонилась им куда ниже, чем предписывал этикет; принцессы сочли, что это очень мило с ее стороны; поклон так их растрогал, что они обняли и расцеловали ее так же, как король, причем столь сердечно, что его величество, судя по всему, был в восторге.
Тут успех графини превратился в истинный триумф: самым медлительным и недостаточно ловким придворным пришлось чуть не час ждать, прежде чем они смогли засвидетельствовать свое почтение царице празднества.