Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Да, ваше высочество, я предсказываю будущее, но это не моя профессия, — ответил Бальзамо.
— Мы были воспитаны в принципах просвещенной веры, — сказала дофина, — и единственные таинства, которые мы принимаем за истину, суть таинства католической религии.
— Они, несомненно, достойны всяческого почитания, — крайне серьезно промолвил Бальзамо, — но присутствующий здесь князь церкви господин кардинал де Роган может подтвердить вашему высочеству, что это не единственные таинства, заслуживающие уважения.
Кардинал вздрогнул: он никому не называл своего имени, никто здесь его не произносил, и, однако, иностранец знал его.
Мария-Антуанетта, похоже, не обратила внимания на это обстоятельство и продолжала:
— Но вы, сударь, по крайней мере должны признать, что они единственные, которые не оспариваются.
— Ваше высочество, — с той же почтительностью, но и с прежней твердостью отвечал Бальзамо, — наряду с верой существует еще и достоверность.
— Вы, господин колдун, изъясняетесь несколько темно. Сердцем я настоящая француженка, но у меня еще недостает знаний, и я не слишком хорошо понимаю тонкости языка. Правда, мне сказали, что господин де Бьевр [49] обучит меня всему. Но пока что я вынуждена попросить вас быть менее загадочным, если вы хотите, чтобы я вас понимала.
49
Бьевр, маркиз де (1747–1789) — знаменитый острослов и каламбурист.
— А я, ваше высочество, — меланхолически покачав головой, промолвил Бальзамо, — попрошу у вас позволения продолжать изъясняться темно. Мне было бы крайне огорчительно открыть столь великой принцессе будущее, которое, вполне возможно, не соответствовало бы ее чаяниям.
— О, это уже гораздо серьезней, — бросила Мария-Антуанетта. — Вы намерены разжечь мое любопытство, надеясь, что я стану настаивать, чтобы вы мне погадали.
— Напротив, ваше высочество. Не дай мне Бог быть принужденным к этому, — холодно отпарировал Бальзамо.
— Ну, разумеется, — рассмеялась принцесса. — Ведь это поставило бы вас в весьма затруднительное положение.
Но никто из придворных не подхватил смех дофины, и он замер в тишине. Все присутствующие ощущали воздействие этого необыкновенного человека, ставшего на миг центром всеобщего внимания.
— Ну, признайтесь, — настаивала дофина.
Бальзамо поклонился, не произнеся ни слова.
— Но тем не менее это ведь вы предсказали господину де Таверне мой приезд? — продолжала дофина с чуть заметным нетерпеливым жестом.
— Я, ваше высочество.
— И как же он это сделал, барон? — обратилась к Таверне дофина, испытывавшая уже потребность услышать новый голос: очевидно, она сожалела, что затеяла разговор, однако прерывать его тем не менее не хотела.
— Самым простейшим образом: глядя в стакан с водой, — ответил барон.
— Это правда? — осведомилась дофина у Бальзамо.
— Да, ваше высочество, — подтвердил он.
— Значит, это ваша гадательная книга? Она, во всяком случае, безвредна, так пусть же и ваши слова будут не менее прозрачны!
Кардинал улыбнулся.
Барон подошел ближе.
— Вашему высочеству нечему учиться у господина де Бьевра, — заметил он.
— Не льстите мне, любезный хозяин, — весело откликнулась дофина, — или уж польстите как-нибудь по-другому. По-моему, я выразилась довольно заурядно. Но вернемся к этому господину.
Мария-Антуанетта обернулась к Бальзамо, к которому вопреки воле дофины ее, казалось, притягивала некая неодолимая сила, как порой человека влечет на то место, где его подстерегает беда.
— Если для господина барона вы прочли будущее в стакане воды, не могли бы вы для меня прочесть его в графине?
— Могу, ваше высочество, — ответил Бальзамо.
— Почему же вы сейчас отказываетесь это сделать?
— Потому что будущее — это неизвестность, ваше высочество, и если я увижу в нем какое-нибудь облачко, то…
Бальзамо остановился.
— То что же? — поинтересовалась принцесса.
— То как я уже имел честь сказать, мне, к моему великому сожалению, придется огорчить ваше королевское высочество.
— Вы меня уже знали прежде или видите впервые?
— Я имел честь видеть ваше высочество еще совсем ребенком вместе с вашей августейшей матушкой в вашей родной стране.
— Вы видели мою матушку?
— Да, я удостоился этой чести. Это великая и могущественная королева.
— Императрица, сударь.
— Я хотел сказать «королева сердцем и умом», и тем не менее…
— Вы осмеливаетесь на умолчания, когда речь идет о моей матери, сударь? — с негодованием молвила дофина.
— И у величайших людей бывают слабости, ваше высочество, особенно когда они уверены, что действуют во благо своим детям.
— Надеюсь, история не удостоверит ни одной такой слабости у Марии-Терезии, — заметила Мария-Антуанетта.
— Потому что история не узнает то, что известно императрице Марии-Терезии, вашему королевскому высочеству и мне.
— Выходит, сударь, у нас троих есть общая тайна? — пренебрежительно улыбнувшись, бросила дофина.
— Да, у нас троих, — спокойно ответил Бальзамо.
— И вы нам ее скажете, сударь?
— Если я ее скажу, она перестанет быть тайной.
— Неважно, все равно говорите.
— Вы желаете этого, ваше высочество?
— Да, желаю.
Бальзамо поклонился.
— Во дворце Шенбрунн, — начал он, — есть кабинет, который называют Саксонским из-за великолепных фарфоровых ваз, украшающих его.
— Да, — подтвердила дофина. — И что же?
— Кабинет этот является частью собственных апартаментов ее величества императрицы Марии-Терезии.