Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
Барон снова задумался.
— И все-таки, продувная ты бестия, это невозможно, — бросил он Ла Бри.
— Что, сударь?
— А то, о чем ты не подумал, потому что ты никогда не думаешь.
— Да что же, сударь?
— Чтобы ее королевское высочество уехала, ничего не оставив господину де Босиру, или чтобы колдун исчез, не вручив Жильберу записки.
В этот миг со двора донеслось нечто вроде свиста.
— Сударь, — произнес Ла Бри.
— Ну что?
— Зовут.
— Кто?
— Тот господин.
— Офицер?
— Да. А вон и Жильбер прохаживается, словно у него есть что сообщить.
— Ну так ступай к ним, скотина.
Ла Бри исполнил приказание с обычной поспешностью.
— Отец, — подойдя к барону, промолвила Андреа, — я догадываюсь, что сейчас вас мучит. Вы ведь знаете, у меня есть тридцать луидоров и украшенные алмазами часы, которые королева Мария Лещинская пожаловала моей матушке.
— Да, да, дитя мое, очень хорошо, — отвечал барон. — Но ты их сбереги, тебе понадобится красивое платье для представления ко двору… Изыскать нужные средства — это уже мое дело. А, вот и Ла Бри.
— Сударь! — влетев в гостиную, закричал Ла Бри, держа в одной руке письмо, а в другой сжимая несколько золотых монет. — Вы посмотрите, что оставила мне дофина! Десять луидоров! Целых десять луидоров!
— А что это за письмо, олух?
— Это вам, сударь. От колдуна.
— От колдуна? Кто тебе его дал?
— Жильбер.
— Ну, что я тебе говорил, ослиная ты башка? Живо, давай его.
Барон вырвал у Ла Бри письмо, поспешно распечатал и вполголоса прочел:
«Господин барон!
Эта посуда, после того как в вашем домике к ней прикоснулась августейшая рука, принадлежит вам. Оставьте ее себе как реликвию и вспоминайте иногда вашего признательного гостя
Жозефа Бальзамо».
— Ла Бри! — после недолгого размышления крикнул барон.
— Да, сударь?
— Есть ли в Бар-ле-Дюке хороший ювелир?
— Есть. Тот, что запаял серебряный кубок мадемуазель Андреа.
— Очень хорошо. Андреа, отложите в сторону бокал, из которого пила ее королевское высочество, а все остальное велите отнести в карету. А ты, бездельник, марш в подвал и подай господину офицеру, что там у нас осталось из хорошего вина.
— Одна-единственная бутылка, сударь, — с безмерной грустью сообщил Ла Бри.
— Вполне достаточно.
Ла Бри ушел.
— Андреа, дитя мое, полно! — взяв дочь за руку, промолвил барон. — Не грустите. Мы отправляемся ко двору. А там немало вакантных должностей, немало и аббатств, которые можно получить, хватает и полков без полковников, и нерозданных пенсий. Двор — это чудесная страна, где ярко светит солнце. Держись всегда там, где оно сияет; кому, как не тебе купаться в его лучах. А теперь, дитя мое, ступай.
Андреа, подставив барону лоб для поцелуя, удалилась.
Николь последовала за ней.
— Эй, Ла Бри, чудовище! — крикнул, выходя последним де Таверне. — Позаботься о господине офицере! Ты слышишь меня?
— Да, сударь, — отвечал из подвала Ла Бри.
— Ну, а я, — продолжал барон, направляясь к себе в комнату, — пойду соберу бумаги… Андреа, понимаешь ли ты? Через час мы уедем из этой конуры! Наконец-то я покидаю Таверне и, надеюсь, навсегда. Все-таки славный человек этот колдун! Право же, я становлюсь чертовски суеверен. Ла Бри, поторопись, мерзавец!
— Сударь, мне пришлось идти на ощупь. В замке не осталось ни единой свечи.
— Да, похоже, самое время уезжать, — пробормотал барон.
17. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛУИДОРОВ НИКОЛЬ
Тем временем, возвратясь к себе в комнату, Андреа деятельно принялась готовиться к отъезду. Николь помогала ей в этом с усердием, благодаря чему тень, легшая на их отношения из-за утренней размолвки, быстро рассеялась.
Андреа краешком глаза посматривала на Николь и улыбалась, видя, что у нее даже не будет необходимости прощать служанку.
«Она славная девушка, — думала Андреа, — преданная, благодарная. Конечно, у нее есть свои недостатки, как у всякого человека. Забудем, что было!»
Николь в свою очередь была не из тех девушек, кто не обращает внимания на выражение лица хозяйки, и заметила, что оно становится все благожелательней.
«Экая же я дура! — думала она. — Едва не поругалась с барышней из-за этого негодяя Жильбера. А ведь она берет меня с собой в Париж, где чуть ли не каждому удается разбогатеть».
Но если две симпатии устремлены друг к другу, они не могут не встретиться, а встретившись — не соприкоснуться.
Первой заговорила Андреа:
— Сложите мои кружева в картонку.
— В какую картонку, мадемуазель? — задала вопрос Николь.
— Право, не знаю. А что, ни одной нет?
— Есть та, что мадемуазель подарила мне, она у меня в комнате.
И Николь с такой готовностью побежала за картонкой, что это окончательно укрепило решение Андреа все забыть.