Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Вот дьявол! — воскликнул барон. — Трудная задачка! Из того, что вы сказали, следует…
— Что очень высокопоставленная и могущественная дама, которая вот-вот приедет сюда, будет не очень-то довольна, увидев собственную копию в короткой юбчонке и домотканой косынке.
— Ладно, — не переставая смеяться, заключил барон. — Когда надо будет, я ее ушлю. Но больше всего, дорогой барон, меня радует мой сын. Его мчит к нам сюда счастливый случай и даже не кричит: «Поберегись!»
Старый барон расхохотался громче прежнего.
— Значит, мои предсказания вас порадовали? — внушительно спросил Бальзамо. — Тем лучше, однако на вашем месте, барон…
— Что на моем месте?
— Я отдал бы кое-какие приказы, распоряжения.
— В самом деле?
— Конечно.
— Я подумаю, любезный гость, подумаю.
— Как бы не опоздать.
— Так все это вы говорите мне серьезно?
— Как нельзя более серьезно, барон. Если вы хотите достойно принять особу, которая делает вам честь своим визитом, нельзя терять ни минуты.
Барон покачал головой.
— Вы, кажется, все еще сомневаетесь?
— Ей-богу, любезный гость, я должен признаться, что вы имеете дело с человеком ужасно недоверчивым.
Вот в этот-то момент барон и направился к флигелю, где была спальня его дочери, чтобы рассказать ей о предсказании гостя, и позвал:
— Андреа! Андреа!
Мы знаем, как девушка ответила отцу и как магический взгляд Бальзамо привлек ее к окну. Николь находилась тут же: она с удивлением смотрела на Ла Бри, делавшего ей какие-то знаки и явно желающего что-то ей сообщить.
— В это дьявольски трудно поверить, — повторил барон. — Вот если бы увидеть…
— Ну, если вам непременно надо увидеть, тогда обернитесь, — проговорил Бальзамо и указал рукою на аллею, в конце которой появился всадник, несшийся так, что земля гудела у коня под копытами.
— Ну и ну! — воскликнул барон.
— Господин Филипп! — приподнявшись на цыпочки, закричала Николь.
— Наш молодой хозяин, — с радостью в голосе проворчал Ла Бри.
— Брат! Брат! — вскричала Андреа, стоя в окне и протягивая руки в сторону всадника.
— Это случайно не ваш сын, господин барон? — небрежно осведомился Бальзамо.
— Да, черт возьми, он самый, — ответствовал остолбеневший барон.
— Это только начало, — предупредил Бальзамо.
— Так вы и в самом деле чародей? — изумился барон.
На губах у чужестранца появилась торжествующая улыбка.
Лошадь быстро приближалась; уже было видно, как с нее струится пот, а над ней поднимается облако пара; вот она миновала последние ряды деревьев, и молодой офицер — среднего роста, весь в грязи, с лицом, оживленным от быстрой езды, — на ходу спрыгнул на землю и обнял отца.
— Вот дьявол! — приговаривал барон, недоверчивость которого была поколеблена. — Вот дьявол!
— Да, отец, — проговорил Филипп, видя как с лица старика исчезают последние сомнения. — Это я! Это и вправду я!
— Конечно, ты, — отвечал барон. — Я прекрасно вижу! Но каким ветром тебя сюда занесло?
— Отец, нашему дому оказана высокая честь, — ответил Филипп.
Старик поднял голову.
— Через Таверне проедет торжественный кортеж. Мария-Антуанетта-Иозефа, австрийская эрцгерцогиня и дофина Франции, через час будет здесь.
Руки у барона покорно опустились, будто он не расточал только что свои насмешки и сарказмы. Старик повернулся к Бальзамо и сказал:
— Простите меня.
— Сударь, — поклонившись барону де Таверне, ответил Бальзамо, — теперь я оставлю вас вдвоем с сыном. Вы давно не виделись, и вам нужно многое сказать друг другу.
С этими словами Бальзамо, поклонившись Андреа, которая радостно выбежала навстречу брату, удалился, сделав по дороге знак Николь и Ла Бри; те его явно сразу же поняли, потому что пошли за ним следом и скрылись среди деревьев.
13. ФИЛИПП ДЕ ТАВЕРНЕ
Филипп де Таверне, шевалье де Мезон-Руж не был похож на сестру, хотя красив был не менее, чем она, с одним существенным отличием: она была красива женственной красотой, он — мужественной. И действительно, глаза, в которых отражались доброта и благородство, безукоризненный профиль, восхитительной формы руки, нога, которой не постыдилась бы и женщина, великолепное телосложение — все это делало из него поистине очаровательного кавалера.
Как всем людям, обладающим возвышенной душой, но чувствующим, что они ущемлены жизнью, какая им предназначена, Филиппу была присуща некая печаль, однако без мрачности. Быть может, именно ей он и обязан был своей добротой, потому что, не будь в нем этой намеренной печали, он, несомненно, стал бы властным, надменным и не слишком доступным. Необходимость держаться вровень с теми, кто беден и фактически является его ровней, и с теми, кто богат и с кем он является ровней лишь в правах, придала гибкость его натуре, которую небо сотворило суровой, деспотичной и склонной к амбициям; в благодушии льва всегда кроется некое презрение.
Не успел Филипп обнять отца, как вырванная из магнетического оцепенения потрясением, которое вызвало в ней это радостное событие, о чем мы уже упоминали, прибежала Андреа и кинулась на шею молодому человеку. Сопровождалось это слезами, свидетельствовавшими, какое значение имела для невинного девичьего сердца эта встреча с братом.
Филипп взял за руки Андреа и отца и прошел с ними в пустую гостиную. Усадив их по обе стороны от себя, он сообщил:
— Вы не поверите, отец, а ты, сестричка, удивишься, но тем не менее это правда. Через несколько минут в нашем бедном доме будет дофина.
— Черт возьми! — воскликнул барон. — Этого ни в коем случае нельзя допустить! Если это произойдет, мы опозоримся навеки. Ежели дофина едет сюда, чтобы увидеть образчик французского дворянства, мне ее жаль. Но почему, по какой случайности она выбрала именно мой дом?
— О, это длинная история, отец.
— Расскажи, пожалуйста, — попросила Андреа.
— И эта история велит тем, кто забыл, что Господь наш спаситель и отец, благословлять его.
Барон скривил рот, словно сомневаясь в том, что верховный владыка людей и благ снизошел до того, что бросил на него с высоты взгляд и занялся его делами.