Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
Андреа почувствовала, что уже готова простить девушку, которая, как оказалось, не надерзила ей, а просто вбила себе в голову невесть что. Николь же, напротив, сама выглядела оскорбленной и не собиралась ничего прощать.
— Я думаю, — сказала она, — этого и не узнаешь, если смотреть на человека ночью.
— Как ты сказала? — спросила Андреа, которая уже начала что-то понимать, но никак не могла в это поверить.
— Я сказала, что раз мадемуазель разговаривает с Жильбером лишь по ночам, как вчера, например, то хорошенько рассмотреть его лицо довольно трудно.
— Если вы сейчас же не объяснитесь, вам не сдобровать! — сильно побледнев, воскликнула
— Нет ничего проще, мадемуазель, — забыв обо всякой осторожности, проговорила Николь. — Этой ночью я видела…
— Тише, меня кто-то зовет, — прервала служанку Андреа.
И действительно: снизу послышался крик:
— Андреа! Андреа!
— Это ваш батюшка, мадемуазель, и с ним гость, который у нас ночевал, — пояснила Николь.
— Спуститесь и скажите, что я не могу выйти, что мне дурно, что я чувствую себя разбитой, а потом возвращайтесь, чтобы мы могли закончить этот странный разговор.
— Андреа! — опять послышался голос барона. — Господин Бальзамо просто хочет пожелать тебе доброго утра.
— Ступайте же! — повторила Андреа, королевским жестом указывая Николь на дверь.
Николь повиновалась, как повиновались приказам Андреа все, — без возражений и недовольных мин. Но только Николь вышла, как Андреа охватило странное чувство: несмотря на свое нежелание показываться на люди, она ощутила, что какая-то мощная, непреодолимая сила тянет ее к окну, которое служанка оставила приоткрытым. Она подошла и увидела Бальзамо: глубоко поклонившись, он сверлил ее взглядом. Она покачнулась и, чтобы не упасть, схватилась за ставню.
— Добрый день, сударь, — в свою очередь проговорила Андреа.
Она произнесла эти слова как раз в тот миг, когда Николь вернулась, предупредив барона, что его дочь не выйдет; девушка так и застыла с разинутым ртом, изумляясь такой противоречивости своей госпожи.
Андреа, сразу обессилев, упала в кресло. Бальзамо продолжал на нее смотреть.
12. ПРИ СВЕТЕ ДНЯ
Путешественник встал в этот день рано, чтобы взглянуть на экипаж и справиться о здоровье Альтотаса. В замке спали все, кроме Жильбера, который, спрятавшись за решеткой окна своей комнатушки у входа в дом, с любопытством следил за Бальзамо. Но тот закрыл дверцу кареты и был уже далеко, когда Жильбер лишь ступил на подъездную аллею.
Поднимаясь в сторону леса, Бальзамо удивился, насколько иною при свете дня выглядела картина, показавшаяся ему накануне столь мрачной. Над бело-розовым, сложенным из камня и кирпича маленьким замком возвышались заросли клена и развесистого ракитника; душистые ветви ниспадали на кровлю, венчая флигели словно золотыми коронами. Перед замком лежал пруд шагов тридцати в поперечнике, окаймленный газоном и живой изгородью из бузины в цвету; вместе с подъездной аллеей, обсаженной высокими каштанами и осиной, пруд этот представлял для глаза весьма привлекательное зрелище. От каждого флигеля к небольшим, но густым зарослям, прибежищу множества птиц, концерты коих по утрам были слышны в замке, вела широкая аллея, по сторонам которой росли клены, платаны и липы. Бальзамо выбрал левую сторону и шагов через двадцать очутился в чаще, где шиповник и сирень, умытые накануне дождем, источали упоительный аромат. На опушке кусты бирючины росли вперемежку с жимолостью и жасмином, полоса ирисов и земляники терялась в чаще цветущей ежевики и розового боярышника.
Прогуливаясь таким образом, Бальзамо добрался до самого высокого места. Здесь его взору предстали все еще величественные развалины каменного замка. Лишь полуразрушенная башня возвышалась среди груды обломков, увитых длинными гирляндами плюща и дикого винограда, этих диких детей разрушения, которыми природа населяет развалины, чтобы продемонстрировать человеку, что даже они могут быть плодородными.
С этой точки зрения владения де Таверне площадью в семь или восемь арпанов [41] были не лишены изящества и величавости. Дом походил на пещеру, окрестности которой природа украсила цветами, вьющимися растениями, прихотливыми нагромождениями камней, но при этом сама пещера отпугивала усталого путешественника, желающего найти среди этих разбитых камней убежище для ночлега.
41
Старофранцузская мера площади, составляющая от 0,3 до 0,51 га в разных районах страны.
Возвращаясь после часовой прогулки по развалинам к дому, Бальзамо заметил сухопарую фигуру барона, который, закутавшись в просторный ситцевый халат в цветочек, появился из задней двери, выходившей на лестницу, и направился в сад, где принялся снимать улиток с розовых кустов. Бальзамо поспешил ему навстречу и заговорил с учтивостью тем более изысканной, что ему стало ясно, насколько беден барон:
— Сударь, позвольте вместе с выражениями почтения принести вам и свои извинения. Прежде чем спуститься вниз, мне должно было дождаться вашего пробуждения, однако я соблазнился видом из окна и захотел рассмотреть поближе ваш чудный сад и эти внушительные развалины.
— Они и в самом деле красивы, — вежливо раскланявшись с Бальзамо, отвечал барон, — но это, пожалуй, единственное, что тут есть хорошего.
— Это был замок? — осведомился Бальзамо.
— Да, мой замок или, вернее, замок моих предков. Он назывался Мезон-Руж; мы долгое время носили это имя вместе с именем де Таверне. Мезон-Руж как раз и было баронским поместьем. Но, любезный гость, давайте не будем говорить о том, чего более нет.
В знак согласия Бальзамо поклонился.
— Со своей стороны, сударь, я тоже хотел принести вам извинения. Дом мой беден, я предупреждал вас об этом.
— Я нахожу его превосходным, сударь.
— Конура, любезный гость, просто конура, — возразил барон. — Она начинает приходиться по вкусу крысам — с тех пор, как лисицы, ящерицы и ужи прогнали их из другого замка. Ах, сударь, вы ведь чародей или вроде этого, что вам, черт возьми, стоит взмахом волшебной палочки вернуть старый замок Мезон-Руж да не забыть при этом две тысячи арпанов окружавших его лугов и лесов? Но держу пари, что вместо этого вы были настолько любезны, что провели ночь на отвратительной постели.
— О сударь!
— Не спорьте, любезный гость. Постель отвратительна, я знаю: это постель моего сына.
— Клянусь вам, господин барон, постель показалась мне превосходной. Как бы там ни было, я в смущении от вашей доброты и от всего сердца хотел бы оказать вам взамен какую-нибудь услугу.
Старик, не упускавший случая пошутить, указал ему на Ла Бри, который поднес хозяину стакан воды на прекрасной тарелке саксонского фарфора, и проговорил:
— Прекрасно, господин барон, у вас есть случай сделать для меня то же, что наш Спаситель сделал на свадьбе в Кане Галилейской: превратите эту воду в вино, но по крайней мере в бургундское, например, в шамбертен, и вы окажете мне тем самым величайшую услугу.