Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

Кастело Андре

— Felicissimo riposo, signor generale ^[254] .

И я отправилась спать».

Жозефина не любила ложиться рано и часто продолжала вечер, играя на бильярде или в триктрак. Как-то раз, когда она уже была императрицей, ей случилось, поскольку весь ее двор уже отошел ко сну, попросить Констана, мужнего слугу, сыграть с ней партию.

* * *

На всю жизнь Жозефина запомнила тягостную сцену в Бютаре. В тот день у нее была сильная мигрень, и она предпочла остаться

в Мальмезоне. Бонапарту же очень хотелось посетить Бютар, бывший охотничий домик Людовика XVI, который он присоединил к Мальмезону.

254

Felice … generale — Доброй ночи, синьора Лулу, сладкого сна. — И вам сладчайшего сна, синьор генерал (ит.).

— Поехали, поехали с нами, — твердил первый консул. — На воздухе тебе станет легче. Это лучшее лекарство от всех хворей.

Жозефина не посмела отказаться и села в коляску вместе с Эмилией Лавалет и Лорой Жюно, ожидавшей ребенка.

«Наполеон, — рассказывает последняя, — ехал впереди с Бурьеном. Он даже не взял с собой дежурного адъютанта на эту прогулку, которой первый консул радовался, как школьник вакациям. Он то скакал галопом вперед, то возвращался и хватал жену за руки, словно мальчуган, бегущий за матерью, который убегает, возвращается, снова убегает и возвращается ее поцеловать, а потом опять удирает».

Внезапно экипаж остановился перед ручьем с довольно крутыми берегами, Жозефина расспрашивает посыльного, тот отвечает, что переезжать вброд здесь рискованно.

— Не поеду в Бютар этой дорогой! — восклицает г-жа Бонапарт. — Скажите первому консулу, что, если он не знает другой дороги, я вернусь в замок.

Коляска круто развернулась, но тут галопом подлетает Бонапарт. Он явно взбешен.

— Что это еще за новые капризы? Поворачивай обратно! — приказывает он кучеру, коснувшись его плеча хлыстом.

Экипаж снова разворачивается и останавливается перед «роковым ручьем».

— Пошел! — командует Наполеон молодому кучеру. — Рвани вперед, потом отпусти вожжи и проедешь.

Жозефина издает пронзительный крик, от которого, — рассказывает Лора, — «загудел лес». Она, понятное дело, разражается слезами и ломает руки.

— Ни за что не останусь в коляске! Дай мне вылезти, Бонапарт! Ну, пожалуйста, дай мне вылезти!

Бонапарт пожимает плечами.

— Перестань ребячиться. Прекрасно вы проедете в коляске. Ты слышал, что тебе сказано? — добавляет он, обращаясь к кучеру.

Тут вмешивается Лора Жюно.

— Генерал, — говорит она, делая посыльному знак отворить дверцу коляски, — я в ответе за жизнь ребенка и не могу оставаться в экипаже. Толчок будет слишком силен и может не просто причинить мне вред, но и убить меня, — добавляет она, смеясь, — а вы ведь не хотите этого, генерал, не так ли?

— Я? Причинить вам самомалейший вред? Господи, конечно, нет. Вылезайте, вы правы: толчок может вам очень повредить.

Г-жа Жюно делает вид, что собирается выбраться из экипажа, но медлит, чтобы прийти на помощь Жозефине.

— Но толчок может повредить и госпоже Бонапарт, — продолжает она. — Ведь окажись она в моем положении…

При этих словах, — повествует Лора, — «первый консул уставился на меня с таким забавным изумлением, что я не спрыгнула на землю, а осталась стоять на подножке, заливаясь смехом, как сумасшедшая девчонка, какой тогда и была. И вдруг он ответил мне взрывом смеха, кратким, но таким громким и звонким, что мы вздрогнули. Наконец я выскочила, и Наполеон, который, чуточку посмеявшись, тут же принял серьезный вид, заметил мне, что прыгать вот этак — неосторожно с моей стороны. Затем, словно боясь, что недостаточно едко выразил жене свое неудовольствие, распорядился:

— Поднимите подножку, и вперед!»

Бедная Жозефина так бледна, что Лора, не сдержавшись, говорит Наполеону:

— Генерал, вы кажетесь очень злым, а ведь на деле вы не такой. Госпожа Бонапарт нездорова, у нее мигрень. Умоляю вас, позвольте ей вылезти.

На этот раз он злится:

— Госпожа Жюно, я даже ребенком не любил, когда мне выговаривают. Спросите у синьоры Летиции, а заодно и у госпожи Пермон. Или вы думаете, что я с тех пор стал покладистей?

Затем, видя, что рыдающая Жозефина просит кучера «помедлить еще минутку», Бонапарт вытягивает того хлыстом по спине и кричит:

— Собираешься ты исполнять мои приказы, негодяй?

Коляска одолевает препятствие. Толчок так силен, что экипаж совершенно выходит из строя.

Рыдания г-жи Бонапарт не смолкают до самого Бютара. «И когда, вылезая, Жозефина предстала мужу с заплаканным лицом, он не просто выказал неудовольствие, а пришел в настоящий гнев. Он довольно грубо вытащил ее из экипажа, отвел неподалеку в лес, и мы услышали, как он бранится так же отчаянно, как утром хотел совершить веселую прогулку. Заставляя жену перебираться через ручей, он был неправ, но в остальном правота была на его стороне. Жозефина, видимо, упрекнула его еще в чем-то, кроме переправы через ручей, потому что я слышала, как Наполеон ей ответил:

— Ты дура, и если будешь повторять такие слова, я сочту, что ты злая дура: ты же ведь не думаешь того, что говоришь. И потом ты знаешь: я до смерти ненавижу твою бессмысленную ревность, Ты кончишь тем, что мне всерьез захочется тебе изменить. Перестань, поцелуй меня и замолчи: я уже говорил: слезы безобразят тебя».

Как видно, она хваталась за любой предлог, чтобы сетовать на «измены» мужа.

Однако Жозефина была бы права, позавидовав чувствам, которые Бонапарт, возможно бессознательно, питал к маленькой Лоре. Жозефина находилась на водах в Пломбьере, когда однажды в Мальмезоне будущую герцогиню д'Абрантес сорвал с постели громкий стук в двери. Но опять предоставим слово ей самой:

«В то же мгновение я вижу у своей постели первого консула. Я решила, что еще сплю, и протерла глаза. Он расхохотался.

— Это я, я, — сказал он. — Почему такой удивленный вид?

Хватило минуты, чтобы я окончательно проснулась. Вместо ответа я с улыбкой протянула руку к окну, которое была вынуждена оставить открытым из-за сильной жары. Небо, как всегда сразу после восхода, оставалось еще ярко-голубым. По темной зелени деревьев было видно, что солнце только-только встало. Я взяла часы — не было еще пяти утра.