Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня
Шрифт:
«Она прибудет инкогнито, затем примет всех представленных ко двору: сначала власти, затем дам с их мужьями. Власти будут допущены к ней так же, как ты принимаешь их по обычным воскресеньям. Поэтому ни Сенату, ни Государственному совету, ни Суду нет нужды представляться в полном составе: всех представят и назовут тебе и императрице, как это делается у тебя по воскресеньям. Тем самым удастся избежать речей. Словом, ты поняла: всем приглашенным передают, когда им прибыть, сперва впускают министров, потом председателя суда, остальных — партиями по десять-двенадцать человек…»
После тяжелой двенадцатидневной поездки Жозефина под именем г-жи д'Арбер вечером 27 июля 1812 добирается до Милана и располагается на вилле «Бонапарт» в апартаментах, обычно занимаемых Евгением. Она находит невестку «отменно выглядящей», внучат — «очаровательными», о чем и сообщает сыну: «На свете нет более прелестных и
3 1 июля, хотя и не без трудностей, Августа производит на свет маленькую Амалию, «котенка», как ее называет Евгений, которая, в свой день, станет императрицей Бразилии, а пока что «вселяет самые радужные надежды в смысле красоты лица и здоровья». «Твои дети все больше очаровывают меня, — добавляет Жозефина к письму, адресованному Евгению. — Твой сынок крепыш, весельчак и сама нежность. Мы с ним прекрасно ладим. Вчера, закончив вечернее письмо к тебе, я отдала конверт ему для передачи шталмейстеру и сказала, что это для папы; он поцеловал письмо и отнес его. Жозефина на днях выказала тронувшую меня чувствительность: когда она попросила пустить ее к матери и ей отказали, девочка расплакалась; чтобы утешить ее, пришлось ей уступить».
Несмотря на радость от встречи с внучатами, Жозефина не задерживается в Милане: придворная жизнь не привлекает ее. Конечно, Августа «очаровательна, мила и свежа», но миланский июль чересчур зноен. Короче, месяц спустя маленькая Жозефина плачет, слыша стук отъезжающей бабушкиной кареты, а экс-императрица вновь пускается в путь, переваливает через Альпы и прибывает в Экс-ле-Бен. Там она получает письмо от Августы и умиляется, узнав, что сын Евгения по вечерам молится за родителей и «за другую маму». «Это очаровательно, — отвечает Жозефина. — Я не могу больше поцеловать ни мальчика, ни его сестер, но часто думаю о них».
Она находит, что Экс в этом году очень скучен, и жалеет, что не поехала в Пломбьер. Каждое утро она купается и принимает душ в водолечебнице. Теперь речь идет об исцелении не от бесплодия, а от воображаемых недугов. Там она встречает обеих сестер Клари — королеву Юлию, «как обычно, добрую и приветливую», и принцессу Дезире, «выглядящую превосходно». Затем бывшая императрица проводит три недели в Преньи, жилище, купленном в прошлом году. Дом полон цветов, но «меблирован наспех». Расположиться приходится как попало, а это удобный предлог на каждом шагу вольничать с этикетом. Жозефина разрешает садиться при ней; в парке, как раньше в Мальмезоне, играют в жмурки и в жгуты. Из Женевы наезжают толпы визитеров, и все находят хозяйку «очаровательно учтивой и предупредительной». «Ее присутствие нисколько не связывает», — добавляют гости, восхищаясь ее простотой. «Обедают там в половине седьмого, — не без наивности рассказывает один простодушный женевец. — В половине восьмого возвращаются в гостиную, часок болтают, после чего она садится за вист, но играет только для развлечения; составляются и другие партии; остальное общество забавляется детскими играми — в хлопки, в колечко и т. д. В половине одиннадцатого она желает всем доброй ночи и удаляется. Этим собраниям чужды стеснения и натянутость, нужно только потщательней одеться; здесь стараются понравиться и выказать хороший тон; одним словом, это хорошее общество».
Жозефина принимает приглашения, навещает префекта Капеля, где якобы разглашает ужасные — и ложные — подробности мнимого романа Гортензии с Наполеоном.
4 октября она отправляется в префектуру Женевы, центра департамента Монблан [171] , на прием в честь победы Наполеона над русскими армиями.
4 октября! Через несколько дней император начнет страшное отступление.
На другой день новый бал в Монрепо у г-на Саладена, где «ей представляют всех присутствующих и она успевает перемолвиться с каждой из женщин». Затем, еще через несколько дней, прием у г-на де Шатовье в замке Шулли. «На ней, — рассказывает один из гостей, — было платье из розового крепа с массивным серебряным шитьем и фалбалами из серебряного кружева». Она причесана «по-китайски», с толстым серебряным галуном в волосах. «На лбу и шее этот галун был вдвое толще, поэтому блеск его был заметен издалека».
171
Департамент Монблан — т. е. Женевский кантон Швейцарии, входивший при Наполеоне в состав Франции.
21 октября Жозефина покидает берега Лемана. Один из женевцев облегченно — и не очень учтиво — вздыхает; «Императрица уезжает, и — хотя она заставила всех полюбить ее — все этим довольны: образ жизни, воцарившийся здесь после ее приезда, не соответствует нашим привычкам».
2 3 октября Жозефина мирно катит в Париж. В этот момент Мале и его невольные сообщники пытаются свергнуть Империю… Едва успев вернуться в Мальмезон, она пишет сыну: «Моя поездка могла бы считаться удачной, не узнай я по прибытии на почтовую станцию в Мелене о беспорядках, имевших место в Париже накануне утром. Я была этим тем более поражена, что оказалась совершенно не подготовленной к такому известию: повсюду по дороге я наблюдала полное спокойствие, Отвага или, вернее, безумство трех зачинщиков мятежа поистине невероятна. Утешительно лишь то, что Париж остался совершенно безучастен. Растерянность была всеобщая, но продлилась она недолго. Через несколько часов полностью воцарилось прежнее спокойствие. Не знаю, правильно ли я поступила бы, но, возникни малейшая опасность для Римского короля и императрицы, моим первым побуждением было бы присоединиться к ним вместе с моей дочерью».
Жозефина не поняла серьезности происшедшего, вернее, не сумела сделать соответствующих выводов.
Это была отходная по режиму.
Конечно, опереточный заговор имел мало шансов на успех, но он тем не менее поколебал колоссальную империю, этот прожорливый гибрид. Мале доказал прежде всего, что наследственная империя — чисто умозрительная конструкция. В утро заговора ни один из префектов, сановников, должностных лиц, которым сообщили о смерти императора, даже не подумал, что существует Римский король, и уж подавно не закричал: «Император умер, да здравствует император!» [172] Не оказалась ли бы жертва Жозефины бесполезна? Она тем меньше сознает это, что катастрофа в России еще не произошла. Она не разобралась в причинах Московского пожара [173] . Ей известно только, что император с Великой армией достиг русской столицы, и это изумило ее не больше, чем вступление Наполеона в Вену, Каир или Мадрид. Как сказал однажды Наполеон:
172
«Император умер, да здравствует император!» — перифраз формулы: «Король умер, да здравствует король!» — с помощью которой в дореволюционной Франции объявляли о смене монарха.
173
«Мне что-то непонятна история с вашим московским пожаром и всем прочим», — писала брату Гортензия 28 октября.
— Женись я на Мадонне, парижане тоже не слишком удивились бы.
Из дела Мале Жозефина усвоила одно: жизнь императора может оказаться в опасности. «Хорошенько береги его, — наставляет она Евгения. — Злодеи способны на все. Передай от меня императору, что он плохо поступает, селясь во дворцах и не проверив, а вдруг они заминированы».
И внезапно в мальмезонскую жизнь, сотканную из пустяков, повседневных мелочей и банальностей, между двумя прогулками к лебедям или по саду, в это «прекраснейшее на свете существование», как пишет она сыну, врывается известие о катастрофе в России, жестокая драма самого страшного отступления в Истории. Весь Мальмезон высматривает курьеров. «Каждый день приносил новые зловещие подробности, от которых бросало в дрожь, — рассказывает м-ль д'Аврийон. — Они казались тем более ошеломляющими, что двадцать лет беспрерывных успехов приучили нас считать неудачу немыслимой. Поэтому невозможно передать впечатление, которое производило чтение бюллетеня, возвещавшего о сокрушительных поражениях под Москвой».
Жозефина дрожит за императора, но еще больше за сына. Получив наконец письмо от него, отправленное две-три недели назад, она воскресает.
— Я перешла от самой мучительной тревоги к безмерному счастью. Слава Богу, мой сын жив!
1 9 декабря она узнает, что накануне вечером неузнаваемый, небритый, закутанный в шубу император вернулся вдвоем с Коленкуром в Париж, куда домчался за две недели. Вскоре он навещает ее в Мальмезоне. О чем говорят — неизвестно. Может быть, подобно Гортензии, Жозефина спрашивает, в самом ли деле катастрофа так всеобъемлюща, как явствует из 29-го бюллетеня.