Жребий Кузьмы Минина

Шамшурин Валерий Анатольевич

— Пущай и молвлено: злато плавится огнём, а человек напастями, — раздумно изрёк он, — всё же напасти истинного мужа крепят. Спасибо тебе...

Он затруднился продолжить, не зная имени ратника, но проворный Фотинка вовремя подсказал:

— Кузьма Минич.

— Спасибо тебе, Кузьма Минич.

Осунувшееся лицо Кузьмы просветлело, складка на лбу разгладилась, и сразу стало видно, что он ещё вовсе не стар и полон сил.

— Бог тебя храни за доброе слово, воевода, — молвил Кузьма. — Да ведь не в одиночку я пушку сберёг — все мужики, что со мною были, и на большее горазды, скорее бы токмо воров угомонить.

— Аник своих по домам отпусти, вожатай, — с усмешкой

глянул на мирно копошившуюся мужицкую ватагу Пожарский. — Не годны они для боя, едина обуза и помеха, задаром головы положат. А пушку, почитай, ты до места доставил.

Князь вскочил на коня, тронул поводья, но задержавшись, перегнулся с седла к Кузьме:

— Тебя-то я взял бы с собою. Вижу: к ратному делу способен.

— Куда уж нам! — не без горечи отозвался Кузьма, обиженный за своих мужиков.

— Эх, дядя, — с досадой вздохнул Фотинка, как только Пожарский отъехал, — вместях бы пребывали, легка у князя служба, не забижат.

— Тятьку-то не сыскал? — перевёл разговор Кузьма, как бы укоряя племянника.

Но на круглом лице детины была такая простодушная участливость, что у Кузьмы пропала охота попрекать его, и уже мягче он сказал:

— У всякого наособицу удел, Фотинушка. И мне не след метаться, обоз свой надобно догонять. А ты, знать, скривил.

— Дак само так вышло. Обыскался я тятьку, а он ровно в воду канул. Князь мне посулил пособить, с тем и служу у него.

— Мамку не повестил?

— Чего уж! Гли, жив-здоров я.

— Молодо-зелено, — покачал головой Кузьма. — С тобой, молодец, хватишь лиха. Видно, мне за тебя перед сестрой ответ держать. Семь бед — един ответ.

— Дак ты уж порадей, дядя. А мне впусте, без тятьки, зазорно в обрат пускаться. Ты-то до Москвы с нами?

— С вами. А оттоль в Александрову слободу.

Фотинка соколом взлетел на своего коня и, по-разбойничьи свистнув, поспешил вслед за князем. Кузьма устало приклонился к пушечному колесу.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Нет, она не блистала красотой, и её малый рост и лёгкое суховатое тельце не привлекли бы размашистой кисти Рубенса. Не восхищала она и русских бояр, любящих в жёнках сдобность и пухлоту, для которых всякое худосочие было верной приметой скрытой немочи. Вытянутое мраморное лицо её, выщипанные брови, узкий заострённый нос и крошечные губки могли даже отвратить истинного ценителя красоты. Но Марина, как всякая истинная шляхтянка, умела превращать несовершенство в достоинство. Она гладко зачёсывала волосы, целиком открывая высокий чистый лоб, под которым сияли большие глаза, легко меняющие горячечный влажный блеск на бархатистую томную черноту. Лёгкий трепет ноздрей тонкого носа и полураскрытые, как свежий бутон, яркие губы выдавали в ней чувственность. Врождённая горделивая осанка, мягкая поступь, заученные грациозные жесты, не допускающие в обращении с ней никакой вольности манеры, а холёные прельстительные ручки были обвораживающе приманчивы. И учтивым обожателям её она никогда не казалась маленькой и непригожей, тем более при таком проныре отце, к которому благоволил сам король и который умел добывать злотые чуть ли не из воздуха, тут же растрачивая их.

Однако с тех пор, как Марина, уже стяжав себе громкую славу русской царицы, с позором была изгнана из Москвы и немало по воле Шуйского претерпела в ярославском заточении, с тех пор, как ей удалось избавиться от плена и оказаться в Тушине, поневоле признавши в ничтожном проходимце якобы чудом спасённого супруга, она совсем, казалось,

забыла о своей высокородности. Жажда державной власти была у неё не меньшей, чем жажда безмерного богатства у её ненасытного отца, с цыганской оборотистостью уступившего любимую дочь новому самозванцу за обещанные триста тысяч рублей.

В смятенном нетерпении Марина грубо бранила спивающегося тушинского царика, торопя его поход на Москву. Но он никак не мог сговориться то с заносчивыми польскими ротмистрами, требующими платы вперёд, то с буйным норовистым казацким кругом, то с переметнувшимися москалями. Не было согласия, и не было единства.

Тушино одолевали распри. Они усилились после ратных удач Скопина-Шуйского, измотавшего ватаги Зборовского и отразившего сапежинский налёт, и вовсе обострились с приездом послов от Сигизмунда, который звал шляхетское рыцарство к себе под осаждённый Смоленск.

Приникнув к заиндевелому слюдяному оконцу и продышав в нём две талинки, Марина со своим суженым сиротски следили за шумной встречей гонористой шляхты с такими же гонористыми королевскими комиссарами, не удостоившими супругов даже визитом.

— Жечпосполита! Жечпосполита [23] ! — возбуждённо ревела патриотическая часть поляков, взявших сторону короля.

— Вольнощь! Вольнощь! — перебивала её та, что поддерживала упрямого Ружинского.

Он вещал, что король зарится на добычу, которая по праву должна принадлежать только тушинским наёмникам.

23

Республика! Республика! (польск.).

День за днём распалялись страсти, отрывая хоругвь за хоругвью от Тушина. Ян Сапега, объезжая клокочущее становище, призывал ротмистров не перечить королю. Распадалось двадцатитысячное польское воинство.

Только Ружинский со своей шляхтой, черкесы и донцы лихого красавца Заруцкого [24] да свирепая татарская конница не покидали станов. И этих сил было с избытком, чтобы сплотиться и добить стянутое в Александрову слободу скопинское войско. Но вдруг перед самым Рождеством царик исчез. Отчаянию Марины не было предела — рушились все её надежды. И, заливаясь злыми слезами, она проклинала Ружинского, которому ничего не стоило убить царика-ослушника, пустившегося на тайные сговоры против него.

24

Заруцкий Иван Мартынович (?—1614) — донской атаман. В 1606—1614 гг. примыкал к Ивану Болотникову, в 1608—1610 гг. — боярин Лжедмитрия II. В 1611 г. один из руководителей 1-го земского ополчения, после распада которого выдвигал на русский престол сына Марины Мнишек. В 1613—1614 гг. возглавлял крестьянско-казацкое движение на Дону и в Нижнем Поволжье. Выдан правительству яицкими казаками. Казнён.

Накануне царик впотай свиделся в своём деревянном дворце с незабвенным покровителем и приятелем паном Меховецким. Но Ружинский проведал об этом. Разъярённым вепрем он вышиб двери и вломился в покои. Зажимая одной рукой незаживающий бок, он другой бешено рванул из ножен саблю. Тучный Меховецкий, не успев отклонить бритую голову, замертво рухнул на лавку под сокрушительным ударом. Царик пустился наутёк и схоронился у Адама Вишневецкого, однако и там нашёл его неистовый гетман. С грохотом и звоном полетели ковши и чарки со стола.