Журавли и карлики
Шрифт:
Он снова попал на Дружинниковскую за месяц до поездки в Монголию. Накануне отключили телефон, потому что жена забыла оплатить счета, Шубин поехал улаживать дело на Заморенова, где находилась телефонная станция, и на обратном пути случайно вышел к самодельному мемориалу за оградой Белого дома.
Сначала он увидел имитацию баррикады, которая перегораживала здесь улицу одиннадцать лет назад. Теперь она занимала чуть больше половины проезжей части, благоразумно не вылезая на тротуар. Ввиду близости правительственных кабинетов движение было перекрыто, на баррикаду никто не покушался. Лишенная основы из мусорных контейнеров и бетонных блоков, она представляла собой кучу водопроводных труб и ржавых железяк, нагроможденных вокруг нескольких турникетов. К их стойкам проволокой были прикручены искусственные цветы, одинаково серые и сморщенные до той степени, когда ромашки, гвоздики и розы становятся неотличимы друг от друга. В солнечный день, на фоне летней зелени, это убогое железо выглядело грудой металлолома. На перекладине центрального турникета висела фанерная табличка с именами погибших на этом месте защитников парламента. Из шести фамилий одна была еврейская.
На другой стороне улицы начинался широкий газон с видневшимися кое-где памятными камнями. Шубин перешел дорогу и оказался в травяном оазисе, среди кустов сирени и бессистемно высаженных молоденьких тополей. Их нижние ветви были увешаны шаманскими ленточками, когда-то красными, но выгоревшими за лето. От дерева к дереву тянулись облезлые провода с того же цвета флажками типа елочных. На одном камне, как на постаменте, лежала модель автомата Калашникова, на другом – огромная, для сохранности покрытая черной масляной краской, шестерня какого-то заводского механизма, установленная тут в честь последней битвы труда с капиталом. Все было бедно, гордо и безвкусно. Такой мемориал могли бы соорудить рабы и гладиаторы из армии Спартака, уцелевшие после ее разгрома. Воображение легко нарисовало эту картину. Побежденные, они бежали, спаслись, отсиделись по лесам и оврагам, а когда легионы Красса ушли на север, уставив Аппиеву дорогу их распятыми на крестах товарищами, вновь собрались на поле боя и, прежде чем раствориться в безвестности, воздвигли храм памяти из обломков мечей и копий, тележных колес, разбитых катапульт, медных котлов, в которых варилась братская похлебка.
Шубин подошел к стенду с пожелтевшими газетными вырезками, блеклыми фотографиями, отстуканными на машинке цитатами из каких-то выморочных стенограмм, карикатурами, прокламациями, боевыми листками, густо лепившимися под давно не мытым стеклом. Совет ветеранов Балтийского флота звал своих членов встать на защиту парламента, мать умоляла сообщить ей хоть что-нибудь об исчезнувшем сыне. Бумаги скоробились и побурели по углам от проржавевших кнопок.
Читая эти безответные призывы, Шубин боковым зрением отметил пожилого мужчину в ковбойке, ходившего по газону и собиравшего мусор в полиэтиленовый пакет. Когда пакет раздулся, мужчина поднял лежавший рядом со стендом лист грязной расслоившейся фанеры и высыпал мусор в открывшуюся под ним канавку.
– Здесь в земле расселина, – объяснил он Шубину, перехватив его взгляд. – Сколько ни сыпь, все равно не наполнишь. Она метров десять в глубину, сверху только узкая. Прошлый год мы тут с товарищами собрались на десятую годовщину, и одна женщина в нее упала. Еле вытащили. Лужков два раза бригаду присылал, пробовали засыпать, да куда там! Все как в прорву уходит. Говорят, при Иване Грозном опричники сюда трупы свозили. Проклятое место.
Фанера быстро вернулась в исходное положение, но Шубин успел заметить, что яма почти доверху полна мусором и совсем не так велика, чтобы с ней нельзя было справиться.
– Раньше ничего не было, а как из танков лупить стали, все и провалилось, – закончил мужчина, вновь берясь за пакет. – Я, правда, этого не видел, мы тогда за гаражами отсиделись. А так постоянно находился при баррикаде. Даже когда третьего октября начались провокации, наша группа никуда не уходила.
Провокациями эти люди называли все тогдашние события, в которых они повели себя не лучшим образом. То, что им самим в себе не нравилось, объяснялось коварством противной стороны, заставившей их отступить от своих принципов.
– Вы один здесь мусор собираете? – спросил Шубин.
– Почему один? Ходим кто когда может. Я сегодня выходной, ну и пришел. А то многие наши в области живут, им трудно… Закурить нету?
Шубин вынул пачку «Мальборо».
– Сам достань, – сказал мужчина, показывая испачканные пальцы, но при виде двух протянутых ему сигарет осуждающе покачал головой. – Две нельзя. Или одну, или три.
Была добавлена третья. Он сунул ее в рот, две другие – за ухо, закурил и поманил за собой.
– Айда, что-то покажу.
Остановились возле заросшего мальвами деревянного креста с выжженной на нем славянской вязью. Отсюда открывался вид на Белый дом.
– Вон туда смотри, на левый угол, – показано было Шубину.
– Что там?
– Смотри, сейчас увидишь.
– Вы скажите, что я должен увидеть.
– Где горело, чернота выступает. Как ни закрашивают, все без толку.
– Вряд ли, – засомневался Шубин. – Там же мраморной плиткой отделано.
– Вот из-под нее и выступает.
– Не вижу.
– Плохо смотришь. Лучше смотри.
Шубин вгляделся до рези в глазах, но результат был прежний.
– Нет, – сказал он, – ничего не вижу.
Его провожатый презрительно махнул рукой, сплюнул и зашагал со своим пакетом обратно на газон.
Августовский день был в самом разгаре. Кругом шумела Москва, башня Белого дома сверкала на солнце, как кусок рафинада.
Глава 15
Эрдене-Дзу
От Улан-Батора до Эрдене-Дзу около четырехсот километров, но ехали целый день, солнце уже зависло над горизонтом, а никаких признаков близости аймачного центра Хар-Хорин, расположенного по соседству с монастырем, Шубин не замечал. Дорожные указатели исчезли. На прямые вопросы о том, сколько еще осталось в часах или километрах, Баатар отвечал неопределенно, а если вопрос ставился таким образом, что можно было ответить утвердительно или отрицательно, выбирал первый вариант. Скоро приедем? Скоро. Или не очень скоро? Да, не очень. У монголов считается невежливым возражать собеседнику, тем более старшему, тем более по таким пустякам, как время и расстояние. Их тут испокон веку хватало на всех.
Жене надоело смотреть в окно, и она изучала купленный в «Нюхте» русско-монгольский разговорник. К нему прилагался словарик наиболее употребительных слов.
– Знаешь, какое слово стоит здесь первым? – спросила она.
– По алфавиту?
– Да.
– Аб… Аб… – забормотал Шубин начальный слог в надежде, что продолжение выскочит само собой, но ничего не выскакивало.
– Абстракционизм, – сказала жена.
Вдруг она высунулась в окно и попросила Баатара остановиться. Справа от дороги на небольшом холмике громоздилась куча камней в форме неправильного конуса. Рядом с вершиной криво торчала палка с повязанным на ней синим шелковым хадаком.