Журавли и карлики
Шрифт:
Через дорогу от уже запертых главных ворот раскинулся обычный в Монголии туристический комплекс в виде ханской ставки – в середине большая юрта-столовая, вокруг десятка два обычных, жилых. От дороги их отделяла ограда из деревянных щитов. Баатар сказал, что по закону нельзя ставить такие кэмпинги ближе чем в полукилометре от исторических памятников, но хозяин этой гостиницы и директор музея-заповедника – родные братья. Закон умолкал, когда начинал звучать голос крови.
Сезон заканчивался, все юрты были свободны, кроме двух. В одной поселилась пара голландских молодоженов, во второй – мать кого-то из них, ровесница Шубина. Она повстречала его около офисной юрты и, убедившись, что он понимает по-английски, пригласила вместе послушать монгольскую этническую музыку. В столовой ей сосватали исполнителя народных песен, через час у нее в юрте должен был состояться концерт. Эта не то теща, не то свекровь зажглась идеей уменьшить семейные расходы, поделив на двоих обещанные певцу пять тысяч тугриков, то есть пять долларов. Ее пуританская бережливость распространялась даже на два бакса с полтиной.
Шубин отказался, сославшись на усталость, и нарочно взял юрту подальше от голландцев, чтобы жена с ее консерваторским образованием не прельстилась звуками трехструнного моринхура за половинную цену. Ничто не мешало им самим завтра позвать певца к себе и полностью выплатить ему его жалкий гонорар.
В юрте имелись три кровати с дополнительными одеялами, стол с тремя табуретами, вешалка и жестяная печурка с коленчатой трубой, выведенной в круглую дырку по центру купола. Диаметр этого отверстия был вдвое больше, чем у трубы, вокруг нее кольцом чернело ночное небо. Освещение обеспечивалось парой электрических лампочек без колпаков. За две ночи, которые они собирались тут провести, с Шубина содрали сорок долларов.
Поужинать можно было в столовой, но не возбранялось и заказать ужин в юрту. Из-за отсутствия туристов меню исчерпывалось чаем и супом. Симпатичная девушка принесла кастрюлю с мясной похлебкой, тарелки, ложки, хлеб, а чуть позже – мелко наколотые дрова для печки. Когда она вышла показать жене, где туалет, Баатар сказал:
– Хорошая девочка, да? В другой раз приедешь без жены, за пять тысяч возьмешь ее на всю ночь. Для тебя не деньги. Полежит с тобой, потом до утра будет печку топить. Оба в одном флаконе.
После ужина он прихватил одеяло и отправился спать в машине, чтобы ночью с нее что-нибудь не свинтили. Шубин очень хорошо его понимал. Монголы, под влиянием буддизма став самым мирным из азиатских народов, тащат друг у друга все, что плохо лежит, стоит и даже бродит по степи, как овцы. Лихой человек за рулем норовит съехать с трассы, засунуть в багажник блеющие тридцать долларов и дать газу, пока пастух, бессильно ругаясь, скачет к нему на своей коротконогой гривастой лошадке с глазами гаремной узницы.
Ночью Шубин проснулся от холода. Печка потухла и остыла, он снова растопил ее, стараясь не разбудить жену, спавшую на соседней кровати, откинул полог, вылез из юрты помочиться и обомлел. Мела метель, с невидимого неба струями текла снежная крупа. Погода переменилась внезапно, как часто бывает в Монголии в конце сентября. У монголов не четыре времени года, а пять, осени нет, зато есть три разных лета. За последним из них сразу наступает зима.
Автомобильная стоянка находилась возле ограды. Издали Шубин с трудом различил силуэт засыпанной снегом «хонды». Баатар спал в ней, как медведь в берлоге. По совести, следовало увести его в юрту, все равно в такую погоду непрофессиональные воры на дело не ходят, но до стоянки было метров сто, не хотелось тащиться туда в трусах и майке. Шубин решил, что черт с ним – замерзнет, сам придет.
В юрте он до отказа набил печку дровами, взял со свободной кровати еще одно одеяло и снова лег. Жена в двух свитерах спала как убитая, не реагируя ни на бряканье заслонки, ни на гудение рвущегося к небу пламени. При таком ветре тяга была отличная.
Под тремя одеялами удалось проспать до утра. Когда проснулся, в дырке вокруг трубы голубело ясное небо. Метель прекратилась. Жена лежала в постели, изучая карту Монголии.
– Сходи узнай насчет завтрака, – попросила она.
Шубин оделся и по пути в столовую завернул на стоянку. Лобовое стекло «хонды» оказалось почти чистым, значит, под утро Баатар включал «дворники». Видно было, что он спит, сидя за рулем и как-то странно отвалив голову набок.
Вдруг сделалась очевидной неестественность его позы. Тело по-неживому вывернуто, скрюченная шея не держит голову. В панике Шубин ладонью замолотил по стеклу, одновременно со всей силы дергая ручку дверцы. Баатар открыл глаза, увидел над собой его лицо и заулыбался непослушным спросонья ртом. Шубин испытал такое облегчение, будто воскресил его из мертвых.
После завтрака жена уселась перед зеркалом, достала косметичку и минут двадцать приводила себя в порядок. Шубин с Баатаром ждали ее возле юрты. За это время к монастырю подкатил автобус с немецкими туристами. Они, видимо, ехали всю ночь, плохо спали и вяло тянулись к воротам, то и дело сбивая снег с ботинок, словно так им будет легче идти. Большая часть экипирована была явно не по погоде. Это вселяло надежду, что надолго их не хватит, удастся побродить по монастырю в одиночестве. Голландцы, как сообщил Баатар, с утра отбыли обратно в Улан-Батор.
– Тут один бизнесмен есть, – кивнул он в сторону Хар-Хорина, раскинувшегося слева от них россыпью рубероидных и шиферных крыш. – Тоже красной икрой интересуется. Я с ним сейчас говорил.
– Про икру?
– Про мою карту. В прошлый раз он мне пятьдесят долларов за нее давал. Теперь сто дает.
– Отдашь за сотню?
Баатар качнул головой как человек, поставленный перед нелегким выбором.
– Не знаю. До вечера думать буду.
Наконец жена соизволила выйти из юрты. На ней была финская куртка на синтепоне и кожаная шапка монгольского цирика со свисающим сзади лисьим хвостом, купленная в сувенирном отделе улан-баторского ЦУМа. От приобретения не оскорбляющих землю сапог с загнутыми носами Шубин сумел ее удержать. В приступах расточительства она осыпала его и себя ворохами ненужных тряпок, потом все это воспринималось как морок и помутнение рассудка, оборачивалось слезами, попытками сдать покупки обратно в магазин и переходило в режим такой же бессмысленной экономии с отказом от всего способного доставить им удовольствие. Они так тяжело выкарабкивались из бедности, что на шестом десятке жена заново училась обращению с деньгами. Она панически боялась их тратить, но в то же время знала, что этого зверя, стерегущего семейный покой, нужно иногда выпускать на волю, чтобы не взбесился и не покусал хозяев.
Шубину не терпелось увидеть, какое впечатление произведет на нее Эрдене-Дзу при солнечном свете. Вчера он едва проступал из темноты, а сейчас открылся во всем своем великолепии.
Сразу за дорогой, разделяющей владения двух братьев, сто восемь соединенных невысокой стеной белоснежных субурганов с мощными квадратными основаниями, длинными шпилями и вспыхивающими на солнце навершьями уходили в обе стороны от центральных ворот. Они казались цепью фантастических крепостных башен. За ними виднелись припорошенные снежком кровли храмов.
Было чуть ниже нуля, снег не таял, но с возвышенностей и открытых мест его уже сдуло ветром. К утру ветер переменил направление и порывами налетал с юга. Начинала шуметь сухая трава, становилось теплее и вместе с этим эфемерным теплом охватывало молодое, забытое чувство предельной полноты жизни. Все, что в ней было не так, как хотел бы Шубин, затмевалось восторгом этой минуты.
– Да-а! – благоговейно прошептала жена и в благодарность за то, что он все-таки привез ее сюда, хотя она, дура, думала остаться в «Нюхте», чмокнула его в щеку.