Журавли и карлики
Шрифт:
Мимо, оживленно переговариваясь, прошли двое пожилых монголов с темными морщинистыми лицами, одетые в синие дэли с оранжевыми, как положено мужчинам, поясами. О чем они говорят, Шубин не понимал, но слышал, что по-монгольски.
– Китайцы, – вслед им констатировал Баатар.
– А похожи на монголов, – сказала жена.
– Потому что давно у нас живут, лет сто или больше. Имена у них монгольские, говорят по-нашему. Многие даже китайского языка не знают.
– Ты их легко отличаешь? – спросил Шубин.
– Легко. Мы умеем.
– По лицам?
– Нет, в них монгольской крови много. По лицам не отличишь.
– А как?
– По зубам, – объяснил Баатар.
Он остался сторожить свою «хонду», а Шубин с женой двинулись через дорогу, стараясь не смотреть на заборы и унылые бараки слева от монастыря. Там начинался Хар-Хорин. По здешним понятиям этот убогий поселок городского типа считался крупным административным центром, в газетах постоянно поднимался вопрос о переносе сюда столицы из Улан-Батора. Тотальное возвращение к заветам предков стояло на повестке дня, идея устранить разрыв между монгольской государственностью и главной национальной святыней успела проникнуть в массы. Нынешний президент включил ее в свою предвыборную программу, но пока дело не шло дальше разговоров о разработке генерального плана будущей столицы. Как всегда, все упиралось в финансы.
Под стеной с субурганами стоял туристский автобус, водитель через шланг отливал бензин в ведро, которое держал гололобый лама в багровой монашеской курме. Немцы уже разбрелись по территории, но кое-кто задержался в проеме ворот. Под их черепичной крышей расположились торговцы сувенирами. Чтобы попасть в монастырь, нужно было пройти между двумя шеренгами длиной метров по пять каждая. В сезон они наверняка были длиннее.
Шубин взял курс на правую. Сувенирные развалы завораживали его едва ли не больше, чем сами достопримечательности. Жена знала за ним эту слабость и приготовилась ей противостоять.
– Пойдем, потом посмотришь, – сказала она как бы рассеянно.
Он огрызнулся:
– Почему всегда – потом?
– Не всегда, не ври.
– Практически всегда.
– Хорошо, – смирилась жена, – посмотри, только, пожалуйста, ничего не покупай.
– Почему?
– Потому что это глупость – покупать у первых попавшихся. Дальше будет то же самое, но дешевле.
Тут она была права, и Шубин не стал спорить.
Продавцы стояли или сидели на корточках над кусками полиэтилена, расстеленными на земле и прижатыми по углам камешками, чтобы не хлопали на ветру. То, что на них лежало, Шубин множество раз видел в других местах и легко дал увести себя от этих сокровищ.
Слева за воротами сгрудились монастырские здания. Он начал показывать их жене. Вон то, небольшое, в китайском стиле, – это Западный храм, триста лет назад построенный Абатай-ханом, который и прикатил сюда из Тибета колесо учения. За ним – Средний, более поздний, но с уникальным вторым этажом, изображающим лес и горы, там в пещерах и в дуплах деревьев сидят отлитые из бронзы великие проповедники желтой религии. Дальше – трехэтажный тибетский Лавран с плоской крышей.
Правее глазу не на чем было остановиться. Там царила абсолютная пустота, вдали очерченная все той же линией сливающихся с заснеженным полем субурганов. Ровная, безжизненная белизна этого пространства нарушалась только обнажившейся на пригорках землей, светло-желтыми островками иссохшего ковыля и беспорядочно разбросанными повсюду пористыми серыми камнями. Некоторые сохранили следы приданной им формы, но большинство ничем не обнаруживало тот факт, что когда-то с ними имели дело каменотесы.
Семь столетий назад здесь блистал прославленный в веках и народах Тумэн-Амалган – дворец Десяти Тысяч Благословений, резиденция Чингисхана и Угэдэя. Потрясатель вселенной повелел воздвигнуть его на своей малой родине, в Приорхонье, где простирались отцовские кочевья. Из дерева, камня и обожженной глины китайские мастера сотворили чудо. Тумэн-Амалган восхищал и вселял трепет, подавлял мощью, но и внушал мысль о том, что подобная красота не может таить в себе зло. Дворец имел форму прямоугольника, его своды поддерживали шестьдесят четыре колонны из цельных стволов хангайской лиственницы, покрытые резьбой, ярко раскрашенные и укрепленные в базах черного гранита. Многоярусные кровли устилала черепица, облитая зеленой и красной глазурью, крышу венчали изваяния львов и драконов. Они тем щедрее ниспосылали богатство и долгоденствие, чем выше их возносили над землей.
В центре парадной залы стояло чудесное дерево работы парижанина Гийома Буше. Никто не знал, каким ветром занесло этого француза в монгольские степи и куда он потом делся, но здесь ему удалось обессмертить свое имя. От ствола отходили ветви с серебряной листвой, над вершиной парил ангел, тоже сделанный из серебра, с трубой в руке, словно был из тех семи, что при Страшном суде возвестят восстание мертвых и падение полынь-звезды на источники вод, а из пышной кроны свисали четыре драконьих головы с отверстыми пастями. При взгляде на них ужас проникал в душу, хотя эти твари были совершенно безобидны, как и ангел на вершине. По его сигналу, когда он начинал дудеть в свой рожок, один дракон извергал из себя вино, второй – мед, третий – рисовую водку или ячменное пиво, четвертый – кумыс. Четыре струи лились в отдельные чаны, и гости черпали из них напиток по своему вкусу.
Каракорум примыкал к Тумэн-Амалгану с запада, вытянувшись вдоль русла Орхона. По мановению царственной длани огромный цветущий город поднялся в дикой степи, где сроду ничего подобного не бывало. Он казался оазисом иной, нездешней жизни, возникшей вокруг дворца, как финиковые рощи вырастают в пустыне возле бьющего из песков источника. Первых его жителей насильно согнали сюда со всех концов земли. Эти люди были рабами хагана, но уже их дети стали гражданами мира. Они говорили на ста языках, молились в пагодах, кумирнях, церквах и мечетях под защитой закона и стены с четырьмя воротами, ориентированными по сторонам света. Четверка драконов на дереве с серебряной листвой откликалась в правилах местной торговли. У северных ворот продавали лошадей, у западных – овец и коз, у восточных торговали зерном, у южных – повозками и быками. Остальные товары свозили на городской рынок. Все дороги Азии вели в этот город, но век его оказался недолог. Умер Хубилай, внук Чингисхана, и монгольскую династию Юань свергли с престола Поднебесной империи. Тогда же из Пекина послали специальный отряд, сровнявший с землей и Каракорум, и Тумэн-Амалган со всеми его чудесами. Китайцы хотели уничтожить саму память о позоре былой покорности степным варварам.
Новая жизнь зародилась тут лишь через двести лет и была не похожа на прежнюю. Задуманный как единственная неподвижная точка, вокруг которой вращается послушная хагану вселенная, Каракорум превратился в буддийский монастырь, где власть над миром ценится дешевле куска баранины. Вернувшись из Тибета, новообращенный Абатай-хан разбил свою ставку на руинах мертвой столицы, оставшиеся от нее камни пошли на храмы Эрдене-Дзу, а те, что сейчас валялись под ногами, строителям, значит, не пригодились.
Пока Шубин рассказывал, жена взяла его под руку. Ей приятно было, что он так много знает. Его эрудицию она считала их общим семейным достоянием.
Неподалеку от Лаврана стайка бритоголовых учеников монастырской школы играла в футбол. Наверное, у них началась перемена. Новенький яркий мяч летал по вытоптанной площадке. Под бордовыми халатами мелькали свежие кроссовки, будущие ламы умело пасовали и деловито перекрикивались между собой. Немцы, кое-как дотянувшиеся сюда от главных ворот, наблюдали за игрой, обмениваясь впечатлениями. По их благосклонным улыбкам Шубин догадывался, о чем они говорят. Смысл был тот, что даже здесь, на краю света, все как везде. Однородность жизни успокаивала и делала необязательным строгое подчинение экскурсионной программе. Всюду было одно и то же, не имело смысла тащиться по снегу в летних ботинках, чтобы осмотреть еще один храм.