Журавли. Рассказы
Шрифт:
– Они танцуют? – удивился Мишка.
– Очень красиво танцуют! Соберутся в кружок, один или два выходят на середину и начинают пируэты выделывать. Сначала слегка подпрыгивают. Потом пускаются в настоящий пляс, даже коленца выкидывают, да такие, что помрешь со смеху. И кружатся, и прыгают, и крылья распластывают, и вприсядку идут, будто трепака отплясывают на своих ходулях. А те, что по кругу стоят, не просто смотрят, а тоже в такт притопывают и крыльями прихлопывают.
– Ты же сама говорила, что они близко к себе не подпускают, а ты все это рассмотрела.
– Случайно, Миша. Так уж Бог дал, вернее, показал перед грядущими испытаниями. Наверное, чтобы сильнее мы свою землю любили. Не знали мы, что скоро многим придется идти за нее умирать.
– Мама, а какая польза от журавлей?
– Журавль – птица не промысловая, его не едят. В нашей деревне в мою бытность никто журавлей не обижал. Если Господь дал ему жизнь, значит, нужен он нам. Да и как же без него? Не представляю без журавля ни осени, ни весны. Журавлиный клин – как стрелка на циферблате. А красота-то какая! Как кричат они перед отлетом! Очень печально кричат, любое сердце дрогнет от этих криков. Зато по весне счастье, когда слышишь в небе журавлиную перекличку. Одного этого хватит, чтобы поверить в то, что добра на земле больше, чем зла.
Мишка смотрел на вдохновенное материнское лицо, на голубые ее глаза, на русые волосы. Не было ничего прекраснее маминого лица и этих проникновенных слов.
До дому добрались поздно вечером. Мишка, не ужиная, залез на печку, обнял подушку и уснул как убитый.
Утреннее солнце не то чтобы выплыло, но прямо-таки выпрыгнуло из-за сопки. Казалось, оно торопилось свою миссию выполнить – одарить мир светом, осветить все пути. По-хозяйски загорланили петухи. Но Мишку, привычного к деревенским звукам, разбудили не петухи и не солнечные лучи, а прекрасно-печальные, доселе незнакомые его маленькому сердечку поднебесные крики.
– Что это?
Мишка подбежал к окну, но вставленная к зиме вторая рама не давала возможности охватить взглядом все небо. На ходу застегивая штаны, в ботах на босу ногу Миша выскочил во двор.
Он сразу увидел маму. Она стояла посередине двора, приложив ко лбу руку козырьком, защищавшим глаза от слепящих солнечных лучей, и смотрела в небо. Мишка посмотрел по направлению ее взгляда и тут же зажмурился, – свет ослепил и его. Он заслонил солнце ладонью вытянутой руки и не столько увидел, сколько услышал журавлей.
– Курлы… Курлы… Курлы…
Высоко в небе, клин за клином проплывали над деревней журавли. Над Красным Яром, над рекой и полями, над тайгой и дальше, дальше, дальше…
– До свидания, – шептала мама. – Возвращайтесь поскорей, родные…
Слов не было слышно, но губы ее еще шевелились, что-то шептали. Молитву, догадался Мишка, когда увидел, как мать широким крестным знамением осеняет журавлиный клин.
Распластав сильные крылья, птицы летели прямо на солнце. Казалось, в этом стремительном порыве они хотят окружить его своей мощной живой цепью и притянуть, приблизить к остывающей земле, чтобы солнце согрело и поля, и реки, и леса. Чтобы в родном краю навсегда установилось лето, и больше не нужно было журавлям ни улетать, ни возвращаться.
Не отдам
Зима в тот год выдалась лютой. По утрам морозный туман сплошь накрывал землю, окутывал густой пеленой деревенские избы, так что в нескольких шагах не видно было стен даже собственной избы. В семье Карнауховых к этой скверной погоде добавилась еще одна беда – голодуха. Бывали дни, когда на ужин, кроме чая, не было совсем ничего. Тогда Анна брала немного муки и готовила затирку на воде.
Еда была главной проблемой Анны. Но женщина как-то изворачивалась, обращалась с просьбами в правление, чем-то помогали соседи. Голод являлся следствием неурожая. Летнее нещадное солнце выжгло все в огороде. Картошка, что всегда была основным продуктом, не уродилась, накопали мелочь, такой в прошлом году кормили скот. Капусту, которую обычно квасили по две кадки на зиму, сожрала и потоптала корова – забыли закрыть калитку. Немного огурцов, моркови, свеклы, брюквы и репы – вот и весь урожай с огорода. Заготовка ягод и грибов тоже не ахти какая. В лесу стояла сушь, ягодные завязи засохли еще в расцвете. Деревенские мужики ездили на дальние болота, но куда Анне за ними угнаться со своей ребятней.
Муж Степан пришел с фронта калекой, умер два года назад. Случилась беда с ним на конном дворе, кровь пошла горлом, спасти не смогли. Врачи сказали, что осколки внутри него пришли в движение. Вот и осталась Анна с двумя дочерьми и маленьким сыном. Вся тяжесть семейных забот легла на плечи сорокалетней, с волосами цвета пшеницы, голубоглазой женщины, не замечавшей своей необыкновенной красоты.
От других крестьянок Анна отличалась белизной своего лица. Это была даже не белизна, не бледность – это было сияние. Так сияют в весеннем поднебесье крылья журавлей или в осеннем ночном небе далекие созвездия. Красота ее была несомненной, непререкаемой, не вызывающей соперничества и пересудов. В свои сорок с небольшим лет она была стройна и грациозна. Откуда у деревенской женщины, занимающейся тяжелым физическим трудом, была эта небесная грация? Грация печальной трепетной птицы. Легкая, летящая походка казалась врожденной, она не шагала по земле, как все остальные крестьянки ее возраста, а как будто скользила, касаясь поверхности только кончиком ступни. Так сказочная царевна-лебедь скользит по глади вод. Женщину не утяжеляли ни грубые сапоги, ни стеганая телогрейка, которая в стремительном движении распахивалась, и полы ее, как крылья, трепетали на встречном ветру. Взгляд голубых глаз был добрым и каким-то беспомощным. Даже когда она произносила резкие слова, выражение лица благодаря глазам не становилось злым или отталкивающим. В голосе не было ноток крикливости, похожих на воронье карканье, что так часто можно было услышать от деревенских женщин.
Анна никогда не вступала в женские перепалки. Часто ее беспокоили какие-то думы, это было видно по лицу, но она никогда не рассказывала о них.
Все, что ни надевала, сидело на ней ладно. Ситцевое платье, схваченное на талии тонким пояском, платок, завязанный на голове не совсем так, как у других, и даже стеганая телогрейка, какие носили в деревне все, выглядели на ней элегантно. Держалась она всегда просто и искренне, но с достоинством, никому не позволяла себя унижать.
Она казалась ангелом, существом из другого мира, космической бурей занесенным в таежную глухомань.
Работала Анна дояркой в колхозе – работа тяжелая и малооплачиваемая. При этом домашних дел было пруд пруди, вставала она рано, ложилась поздно. Однако при такой каторжной работе богаче Анна не становилась. Платили зерном. В соседнем селе была мельница, Анна решила вопрос с помолом, поэтому раз в неделю пекла хлеб. Распределялся он строго, по ломтю в день на каждого. Две дочери, погодки, что родились перед войной, учились в школе. Они помогали матери, как могли, а сыночек Мишка, зачатый в радостный сорок пятый, входил в жизнь тяжело, постоянно болел, с ним всегда приключались беды. Несколько раз он находился между жизнью и смертью. А недавно, пытаясь отобрать у сестер печеную картофелину, упал на раскаленную чугунную печку и обжег всю левую половину своего маленького тела.
Анна три километра несла его на руках в сельскую больницу. Врачи, увидев рану, только развели руками. Что помогло Мишке выжить: молитва ли матери, его желание жить, грамотные действия врачей, – неизвестно. Наверное, все вместе.
Сколько всего испытал Мишка, знали двое – он и мать.
Сейчас его уже выписали, он находился дома. Морозными зимними днями Мишка лежал на теплой русской печке, ожидая возвращения своих сестер и матери. В один из таких дней резко распахнулась дверь избы, ворвались в дом клубы морозного воздуха, и раздался голос дяди Вани, младшего брата матери.